Германия на заре фашизма - Андреас Дорпален

Разговор с Гугенбергом был неприятным, но очень скоро президенту пришлось пройти через еще более тяжелое испытание. Среди последних подписанных им декретов был один, дающий право правительствам рейха и государств обязать прессу публиковать официальные заявления и обращения. Эта мера должна была помочь правительствам донести свои идеи до тех, кто читал только оппозиционные газеты, в которых правительственная политика игнорировалась или искажалась.

Опираясь на вновь обретенные полномочия, прусское правительство предложило всем газетам, относящимся к его юрисдикции, опубликовать 6 августа «(Обращение к прусским избирателям». Оно было направлено против инициированного «Стальным шлемом» референдума (впоследствии потерпевшего поражение), призывавшего к роспуску прусского ландтага, в котором социалистические партии до сих пор имели большинство. В обращении референдум назывался бессмысленным и опасным маневром правых и левых экстремистов, направленным на уничтожение одного из последних оплотов демократии, создание смятения и хаоса. «Пусть те, кому нужна советская Пруссия или фашистская Пруссия, проголосуют за, – говорилось в обращении. – Те же, кому по душе демократическое развитие немецкой республики и Прусского государства, те, кто хочет помочь прусскому правительству в его непрекращающихся усилиях увести нас прочь от пугающей нищеты, экономического кризиса и безработицы к возрождению и стабильности, те, кто хочет проявить здравый смысл, трезвость суждений и глубокую, страстную любовь к народу и отечеству в эти тяжелые времена, пусть они руководствуются лозунгом: Не ходите на избирательные участки! Не принимайте участие в референдуме!»

Обращение вызвало взрыв негодования в консервативных кругах, немедленно появились протесты и обращения правых. На Гинденбурга, отдыхавшего в Баварии, обрушилась лавина писем и телеграмм. В них содержались обычные предупреждения о том, что если он не предотвратит злоупотребление правительственной властью ради чисто партийных целей, то лишится остатков уважения, которое еще сохранилось по отношению к нему у «(национальной» Германии. Перед лицом этих угроз Мейснер сообщил кабинету, что первым импульсом президента было немедленно отменить декрет. Но Брюнинг всячески стремился избежать такого резкого неодобрения действий прусского правительства, и Гинденбург пошел ему навстречу. Тем не менее он потребовал, чтобы было немедленно составлено дополнение, запрещавшее неправильное использование декрета. Он также настоял на публикации официального заявления, выражавшего его сильнейшее порицание действий прусского правительства с указанием того, что он предложил правительству рейха внести соответствующие изменения в декрет о прессе. Заявление завершалось сообщением, что «(правительство рейха немедленно представит свои предложения по изменению декрета президенту».

Дополнения к декрету о прессе были опубликованы через три дня. Среди прочих изменений они предусматривали обязательное опубликование подобных заявлений, не входящих в правовую сферу правительства рейха, только после одобрения их рейхсминистром внутренних дел. И хотя новый декрет напрямую касался правомочий правительств государств, с ними не было проведено даже формальных консультаций. Гинденбург настоял на немедленной публикации дополнений.

Реакция Брюнинга на действия прусского правительства была почти такой же резкой, как и Гинденбурга. Для канцлера обращение стало серьезной помехой и на дипломатическом фронте, и на внутреннем. Открытая недоброжелательность к нацизму («(фашистская Пруссия») проявилась в тот самый момент, когда канцлер находился в Риме и пытался заручиться поддержкой Муссолини в вопросе урегулирования репараций. Но больше всего инициатива прусского правительства подвергла опасности его непрекращающиеся, отнимающие массу времени и энергии усилия сохранить поддержку президента. Брюнинг знал, что может добиться успеха у президента, только если сможет предложить ему малую толику личного мира. Он знал не менее хорошо, как ненавистно Гинденбургу пребывание в центре противоречий и какому сильному давлению он подвергается со стороны своих друзей и знакомых. Поэтому он старался, как мог, держать президента подальше от политической линии огня, как это делал и Гренер в 1919 году. По настоянию канцлера декреты, выходившие за подписью Гинденбурга, многократно переписывались, чтобы имя президента не связывалось слишком тесно с проводимыми непопулярными мерами, а некоторые, опять же, чтобы избавить президента от неприятностей, были положены на полку.

Но, несмотря на все усилия канцлера прикрыть старого маршала, Гинденбург был все же выведен на политическую арену, причем по второстепенному поводу. Когда президент сделал остановку в Берлине, он дал ясно понять канцлеру, что не одобряет жесткость прусских властей в общении с прессой и политическими выступлениями правых, одновременно, как он утверждал, проявляя необычайную снисходительность к левым. После публикации прусского воззвания против референдума канцлер заверил кабинет, что позаботится о том, чтобы желания президента были немедленно выполнены, и добавил, специально для Мейснера, который мог доложить все напрямую Гинденбургу, что не потерпит повторения чего – либо подобного.

Брюнинг не ограничился таким ручательством, потому что возникли новые опасные обстоятельства, угрожавшие его отношениям с президентом. До него дошло, что баварские друзья Гинденбурга неустанно повторяли ему, что негативное отношение канцлера к нацистам неразумно. Президент внял друзьям, и, когда Брюнинг заявил, что не существует базы для сотрудничества с Гугенбергом и Гитлером, почувствовал несогласие Гинденбурга с его точкой зрения. Он понял, что для обеспечения благосклонности президента на будущее ему придется предпринять дополнительные шаги.

Но Брюнинг не предпринял самого очевидного – личного визита к президенту, чтобы устранить взаимное непонимание. Не желая беспокоить Гинденбурга, отдыхавшего в Баварии, Брюнинг решил прибегнуть к помощи Шлейхера. К его изрядному облегчению, генерал написал ему несколько теплых строк, причем в самый разгар прусского кризиса. С такой поддержкой Брюнинг мог быть уверенным, что если он и потерял доверие президента, то сумеет вновь его обрести. В это время Шлейхера в Берлине не было. На сорок девятом году жизни он неожиданно женился и теперь проводил медовый месяц в Южной Германии. Брюнинг встретился с генералом только в конце августа.

Когда ему предстояло выступить на митинге партии «Центра» в Штутгарте, Шлейхер заверил канцлера в своем полном согласии с его планами и политикой. Он, так же как и Брюнинг, был против включения нацистов и представителей Немецкой национальной партии в правительство. Генерал даже пообещал использовать свое влияние на президента, чтобы облегчить положение канцлера. Оскару фон Гинденбургу было передано, что Шлейхер полностью согласен с канцлером, и генералу фон дем Буше – Иппенбургу, которому предстояло встретиться с Гинденбургом в Баварии, также было сказано сообщить об этом президенту. Буше позднее сказал Брюнингу, что после общения с президентом у него сложилось впечатление, что тот принял сообщение от Шлейхера с явным удовлетворением. Генерал не ошибся. В это же время Гинденбург сказал депутату от немецких националистов, что Брюнинг чист и имеет благородные побуждения.

Но Брюнингу не долго пришлось пребывать в спокойствии. Попытки настроить Гинденбурга против канцлера не прекращались, а после возвращения президента в сентябре в Берлин стали еще интенсивнее. Это были нелегкие недели для маршала. Ему уже было восемьдесят четыре года – в таком возрасте уже само физическое существование требует усилий, и проблемы, связанные с преклонным возрастом, отнимали у маршала много времени и сил. Он не чувствовал себя комфортно в шатком, чреватом потрясениями настоящем и больше чем когда – либо тосковал о стабильности давно минувших дней его молодости. Официальные визитеры видели, что он стремится как можно скорее урегулировать проблемы, с которыми они приходили, после чего беседа неизменно сворачивала на счастливые дни австро – прусской войны 1866 года и битвы при Кенигграце, в которой будущий маршал принял боевое крещение. Гинденбург перечислял имена унтер – офицеров и солдат, служивших под его командованием, названия деревень, в которых стоял его полк. Он помнил мельчайшие детали о войне 1866 года и кампании против Франции 1870–1871 годов, а вот память о Танненберге потускнела, стала покрываться дымкой забвения. Создавалось впечатление, что Танненберг не принадлежит к тому привычному, дружелюбному миру, в котором маршал спасался от тягот настоящего. Возможно, он ассоциировался у него с другим неприятным воспоминанием – проигранной войной, Людендорфом и отречением императора.