Место в жизни (СИ) - "Слэйд"

— Гамильтон, не забывайся, перед тобой представитель закона. Прояви хоть каплю уважения и просто осмотри его, без идиотских вопросов.

— Я тебе зад надеру еще, уважения он захотел. На могилу мне плюнешь – расквитаешься.

Миска из рук Фостера перекачивала к Кабрера, а доктор достал стетоскоп и приложил к груди шерифа, принимая особо серьезное выражение лица.

— Дыши в сторону.

Джеймс коротко задышал, а Данко замолчал и напрягся, надеясь, что ничего непоправимого старик там не услышит.

— Глубже дыши.

Фостер стиснул зубы. Не делая полноценных вдохов и выдохов, он спасался от режущих ощущений в груди, но Гамильтон, похоже, и так это знал. А потому заставлял его сильнее мучиться.

Но так казалось Джеймсу. А доктору нужно было лучше слышать.

Хрипов не было, сердце билось нормально. Убрав прибор, Гамильтон взял Джеймса за запястье, достал карманные часы и принялся считать пульс. Тот оказался повышен, но для текущего состояния был в пределах нормы. Оставалось обработать мазью кровоподтеки, дать шерифу обезболивающее и убедить в необходимости строгого соблюдения постельного режима на ближайшие двое суток.

В целом для человека, вынырнувшего из такой передряги, Фостеру безумно повезло. И при меньших побоях Гамильтону приходилось стягивать бинтами переломанные ребра, накладывать шины и штопать пациентов, как дырявые портки.

— Жить будет, состояние не ухудшилось, но чуда ждать не следует. Сотрясение будет проходить с неделю, а будешь много дергаться – две и больше.

Кабрера показалось, что с его плеч свалилась гребаная гора. Несмотря на то, что с любым вердиктом он готов был бороться и помогать другу подняться на ноги, втайне мексиканец ждал именно таких слов.

Опасность миновала.

Словив в единственном открытом глазе Джеймса нечто трактующееся как «Ебаный в рот» Данко и не пытался подавить зародившейся улыбки. Наконец-то до шерифа стало доходить, что его так быстро из постели не выпустят.

— Данко. Теле…грамма, — каркающий голос вырвался из горла Джеймса.

Слова прошлись наждачкой по слизистой. Нет, пока он пребывал в сознании, он должен убедиться, что все выполнят. Если понадобится, то поползет в участок и сам это сделает.

— Фостер, ты меня убиваешь.

— Проверь… С-сейчас.

— Maldito sea (исп. – Будь он проклят)! Хорошо, хорошо! — махнув рукой, решив, что лучше уже просто согласиться, мексиканец потер переносицу.

И ведь правда, теперь он мог отлучиться в участок, не боясь, что вернется к остывающему трупу.

— Поставь хоть чайник, раз уходишь и не собираешься стоять надо мной вместо его жены.

Кабрера хотел было огрызнуться, но женщины под боком у Фостера и правда не было. А, следовательно, и помогать некому.

Уточнять для чего Гамильтону понадобилась горячая вода он не стал, но, понадеявшись, что старик не чаи гонять собрался, вышел из комнаты шерифа и принялся за растопку печи.

— М… Мистер Гамильтон, - проводив друга взглядом, Джеймс переключил внимание доктора обратно на себя, — Я все помню. Пр…Проблем с памятью. Нет.

— Зато с инстинктом самосохранения есть.

Если бы шериф мог, то заскрипел зубами.

— Ребра. Дышать больно, — коротко озвучив наиболее тревожащий симптом, Фостер очень надеялся на то, что никаких переломов у него нет. Но с гребаной болью, охватывающей все тело при маломальской попытке пошевелиться, сделать вдох, нужно было что-то делать.

— Сейчас проверим.

Приподнявшись со стула и засучив рукава, Гамильтон стащил одеяло с шерифа и оценивающе посмотрел на буйство кровоподтеков. А затем обернулся, ощутив на себе пристальный взгляд вернувшегося мексиканца, теперь ожидающего, по-видимому, какое-то чудо диагностики.

— Ты чайник поставил?

— Кхм. Поставил.

— Ну и иди, Данко. Иди давай.

Заниматься «чудом» на глазах у чересчур переживающего друга, Гамильтон не собирался. Это было бы так же, как разбивать и жарить куриные яйца на глазах у высиживающей их курицы, будь у нее мозги и понимание происходящего.

— Я бы тоже хотел…

— Иди давай.

Фостер заметно напрягся от такой настойчивости, но кивнул Данко. Тот нехотя повернул в сторону выхода.

— Я вечером зайду тогда.

— Телегр…

— Si, si.

Стоило двери за спиной Кабрера закрыться, как в нее ударился рычаще-задушенный вскрик Фостера.

— Твою мать!

Данко полуобернулся к окну, выцепляя фигуру склонившегося над шерифом «старого клеща» Гамильтона, и поджал губы. Каким бы издевательством его действия не казались, старик знал свое дело.

Вздохнув, Кабрера поправил шляпу и поспешным шагом направился к участку.

— Тут болит?

— Кон…Конечно болит!

— Не снаружи. Внутри. Боль должна быть простреливающая, резкая. Ну?

Гамильтон начал прощупывать с новой силой, а Фостер запрокинул голову назад, скалясь от боли. Он старался разобрать эту «внешнюю» боль и «внутреннюю», но ни черта не получалось. Сказать можно было только одно – вроде как не простреливало…

— Вроде нет.

— Кровохарканья не было?

— Нет.

— Я не вижу признаков перелома. Тебе крупно повезло, сынок, — бросив уже более примирительно, Гамильтон углубился в поиски нужных склянок в саквояже.

На тумбу лег жгут, шприц и два пузырька. Доктор с трудом поднялся и, шаркающе направился к чайнику, попутно подыскивая подходящую емкость для разведения уксусного раствора.

Закончив с приготовлениями и забросив в резко пахнущую воду тряпки для компрессов, он вернулся к Джеймсу и с деловитым видом указал на отставленные склянки.

— Морфин и Атропин. Что-то вколим в задницу, что-то в плечо. Откуда хочешь, чтобы тебе было хорошо?

Голова отказывалась думать, но Фостер ухватился за последнюю часть предложения, как утопающий за соломинку.

Колоть в задницу? Да, черт подери, пожалуйста! Он был согласен на что угодно, лишь бы стало легче.

Ну, почти на все.

А морфин – при любом раскладе хорошо. Просто прекрасно.

Осознание породило внутри неприятно звенящего, точно набитый колокол монетами, рассудка радость.

— Атропин для чего? — прохрипев, Джеймс тяжело сглотнул собравшуюся слюну во рту.

— Блокирует побочные эффекты морфина, снимет внутренние спазмы. Ты же не хочешь до кучи страдать запором, шериф? Вот и я так думаю.

Собравшись с силами и задержав дыхание, шериф перевернулся на бок. Движение отозвалось резкой болью, прострелившей с головы до ног.

Стиснув зубы Фостер был рад, что перед помутневшим взором оказалась стена, а не прищуренный взгляд старика.

— Тогда… кгм… Без разницы.

Глухо пробормотав, Фостер добрался рукой до края исподнего белья и стянул его с себя вниз насколько смог. Радовало, что на нем не было лонгджонсов*. Иначе пришлось бы вставать, а уверенности, что он удержится на ногах больше трех секунд абсолютно не было. Не говоря уже о расстегивании пуговиц и стаскивании верхней части.

Шелест, кряхтение и последовавший укол не вызвали ничего. Отдаленная боль при введении лекарства на фоне всеобщего ужасного состояния оказалась подобна комариному укусу. Сухие и цепкие пальцы впились в плечо и перевернули на спину.

Комната закружилась, мир кувыркнулся и потемнел. Джеймсу показалось, что он достаточно громко зашипел на этот рывок.

— Эй, шериф! Давай, возьми себя в руки. Нюхательной соли под рукой у меня нет.

Второй укол шериф не почувствовал вообще. Но через минуту в полной мере ощутил горячую мокрую тряпку на лбу. В нос ударил запах уксуса, и Фостера снова замутило.

— Бля…ть… Мнх… Можно. Без. Этого?

— Нет, — резко отозвавшись, Гамильтон словно специально подпихнул таз ближе к изголовью кровати и принялся обрабатывать раны: накладывать пахучие компрессы на кровоподтеки без открытого повреждения кожи, а на прочие следы побоев и перетертую веревкой кожу запястий и шеи - травяную мазь.

Джеймс уже не следил за этим.

Следующие двадцать минут он терялся во времени, то борясь с подступающей тошнотой, то впадая в полубессознательное состояние.