Сейф дьявола (роман и повести) - Йозеф Глюкселиг

— Я извиняюсь перед вами, сэр Фрэнк, и перед министром, — устало выдохнул Калах, машинально вытер ладонью лоб, на котором выступили капли пота, и удивленно посмотрел на свою влажную руку.

— Да-а? — протянул Роблин и иронически улыбнулся. — Вы действительно полагаете, что вашего извинения будет достаточно для господина министра? Вы в самом деле думаете, что он так легко простит вам осложнения, которые возникнут в связи с вашим упрямством? Знаете, господин доктор, откровенно говоря, меня весьма удивляет ваше отношение к чести, которая вам оказана. Ведь вы даже не пробовали уговорить жену, а уже опускаете руки. Я невольно начинаю думать: что-то все-таки было в этой графологической экспертизе.

— Но ведь… это заключение… Ведь это была ошибка? — резко дернул головой Калах и поднял на полковника глаза, полные удивления и ужаса.

— Конечно, — кивнул Роблин. — Но вы вдруг действительно начинаете мне казаться человеком, не способным самостоятельно принять решение. Вы слишком быстро сдались, доктор.

— Я не сдался, — ответил Калах. — Просто я знаю свою жену. И убежден, что потеряю ее, если соглашусь на ваше предложение. Я лучше соглашусь на любую малозначительную работу, но чтобы это было в Лондоне.

Роблин мрачно посмотрел на него. Эта неуступчивость ему совершенно не нравилась. «Действительно ли дело в жене? — вдруг подумал полковник. — Почему он так стремится любой ценой остаться в Лондоне?»

— Но вы же понимаете, — сказал он после некоторого раздумья, — что в данной ситуации я для вас вообще не смогу ничего сделать. Руководство Королевского медицинского института наверняка сочтет оскорблением ваш отказ.

— Дело в том, что в Англии не принято так упрямиться, — поспешил вставить Беер. — И лучше не пытайтесь это делать, Михал. Это может плохо кончится, — строго добавил он, но Калах лишь ниже нагнул голову, как бы не в силах выдержать эту лавину упреков. Руки его нервно дрожали.

— Мирка всего лишь твоя жена и обязана следовать за тобой, — продолжал Беер. — Сколько раз я уже говорил тебе, что ты уделяешь слишком большое внимание своему окружению. Все время колеблешься, все учитываешь, к чему это? Этим сыт не будешь. Даже в Праге за жалкие кроны приходится работать. Ты должен понять, что у тебя есть определенный долг по отношению к сэру Роблину. Ты уже получил шестьсот фунтов, и настало время их отработать.

Полковник снисходительно улыбнулся и махнул рукой:

— Шестьсот фунтов — это мизерная сумма. В случае если вы примете предложение ее величества, мы забудем об этих шестистах фунтах и я уполномочен сразу же выплатить вам еще три тысячи.

Говоря это, Роблин достал толстую чековую книжку, положил на стол и на глазах у Калаха раскрыл ее.

— Я очень вам благодарен, сэр Фрэнк, но не могу принять вашего предложения.

— Это ваше последнее слово? — спросил полковник, а когда Калах лишь молча кивнул, пожал плечами: — Как хотите, господин доктор. Каждый кузнец собственного счастья.

Калах вдруг вскочил и бросился к Роблину. Он схватил его руку и прижал к своей груди.

— Прошу вас, сэр Фрэнк, сделайте что-нибудь для меня! — хрипло выдавил он. — Умоляю вас, не отвергайте меня! Я соглашусь на любое место, только замолвите за меня еще раз слово. Помогите мне, пожалуйста! — клянчил он торопливо. — Любое место, любое…

Роблин высвободил руку и брезгливо вытер ладонь:

— Ничего не могу вам обещать. Извините меня, пожалуйста, мне нужно ехать на аэродром.

Он встал, кивнул Бееру и, не удостоив доктора взглядом, вышел из зала. Прошел через холл и остановился у телефонной будки. Немного подумал, потом вошел в нее. Поднял трубку и набрал номер Гордана:

— Я ничего не добился, капитан.

— Оуэн ждет перед клубом, — бодро ответил голос в трубке, а Роблин почувствовал, как мороз побежал у него по коже.

«Капитан и не рассчитывал, что я добьюсь согласия на свое предложение», — понял он.

— Ник с ним? — спросил голос в трубке и, не дожидаясь ответа, добавил: — Можно начинать, сэр?

— Да, — ответил полковник и повесил трубку. «Судьба Калаха решена», — подумал он.

А в это время Калах допивал свой портвейн и ему даже в голову не приходило, что он уже вычеркнут из жизни.

11

Часы хрипло пробили полночь, но сон не приходил. Кэтлин уже два часа крутилась на постели, не находя желанного покоя. Она приподнялась, подвинула к себе с пустой постели Стаха обе подушки и зарылась в них головой. Немного полежала так, потом отбросила подушки и одеяло, беспокойно переворачиваясь с боку на бок. Она перепробовала все методы, с помощью которых обычно засыпала, но сегодня уснуть никак не удавалось. Кэтлин встала и прошла к небольшому туалетному столику. Зажгла лампу с красным абажуром и подвинула к себе фотографию Стаха. Долго всматривалась в знакомые черты, пытаясь вспомнить все, что случилось накануне. Взгляд ее скользнул к зеркалу а остановился на четырех открытках, засунутых за раму. Две открытки были из Тираны, одна — из Эльбасана, а последняя, которую она засунула сюда вчера вечером, — из Гонконга. Она смотрела на эти четыре листочка, напоминавшие о его существовании, до тех пор, пока не почувствовала холодных слез, капающих на скрещенные на коленях руки. Тогда с тяжелым вздохом она поставила фотографию на место и щелкнула выключателем. В темноте дошла до кровати и устало скользнула под одеяло. Перед глазами вновь прошли события последнего месяца…

Серебряная зажигалка «Ронсон» с вмонтированным контейнером для пересылки шифрованных сообщений вернулась из Праги к Стаху в Вену вечером следующего дня. Он осторожно вытащил узкую полоску папиросной бумаги, потом открыл путеводитель по Вене на двадцать шестой странице и начал расшифровывать инструкции Центра.

— Знаешь, что нас ждет? — повернулся Стах с улыбкой к Кэтлин после того, как размял в пальцах пепел сожженной шифровки и смыл его в умывальнике. — Мы поедем в Лондон. Прагу волнует судьба Калаха, а ваши интересуются Симором.

— Симором? — переспросила она, будучи не в состоянии сдержать неприязнь при упоминании имени убийцы своего отца.

— Ты должна проверить, действительно ли он проводит опыты над людьми, а также попросить убежища и серьезно подумать о том, чтобы выйти за меня замуж.

— Что ж, — улыбнулась Кэтлин, — замуж-то я хоть сейчас бы вышла, но не знаю, получится ли это у меня.

Стах заговорщически посмотрел на нее:

— Под моим руководством все получится. У тебя есть легенда для Лондона?

Она кивнула.

— Я хотела бы разобрать ее с тобой, — сказала она задумчиво.

— Ваше имя? — неожиданно спросил Стах.

— Кэтлин Халаши.

— Возраст?

— Вам не кажется, что этот вопрос несколько бестактен? — улыбнулась Кэтлин, но ответила: — Мне исполнилось двадцать пять.

— По каким причинам просите политического убежища в Англии?

— Моя мать по происхождению англичанка, она родилась в Бредфорде…

— Ее имя?

— Мэгд Халаши.

— А ее девичья фамилия?

— Мэгд Ирвинг.

— Но это, барышня, личная причина, а не политическая. Вы же хотите получить у нас политическое убежище, не так ли?

— Извините. Конечно, у меня есть и другие причины. Ведь из-за происхождения матери и политической деятельности моего отца, а также потому, что я испытываю симпатию к одному англичанину, в Венгрии меня считают политически неблагонадежной.

— Что вы говорите! И в чем же выражается эта политическая неблагонадежность?

— В чем? — повторила она вопрос и судорожно сжала руки, будто вспомнив что-то страшное. — Когда мне было пятнадцать лет, меня исключили из гимназии.

— Почему?

— Мой отец в пятьдесят шестом году боролся на стороне восставших.

— А сейчас он живет в Венгрии?

— Нет, в октябре погиб на баррикадах.

— Где именно? На каких баррикадах?

— У театра, напротив универмага «Корвин».

— Откуда вам это известно?

— Мать допрашивали в госбезопасности.

— Из-за отца?

— Да. Кто-то нас выдал, сказав, что у нас на квартире спрятано оружие. Отец прятал в подвале двенадцать винтовок.

— Вам известно, кто вас выдал?

— Нет.

— Вас тоже допрашивали в полиции?

— Да, но в другой раз.

— Когда же?

— В позапрошлом году. Я работала бухгалтером в ресторане «Цитадель» и была знакома с одним итальянцем, которого звали Серджи Квадро. Он работал в Венгрии как журналист, но его обвинили в шпионаже и выдворили из страны.

— А сейчас Квадро в Италии?

— Не знаю. Может быть.

— Вы разве не переписываетесь?

— Я отправила ему письмо весной прошлого года, но ответа не получила.

— Когда вас допрашивали, вам дали подписать какой-нибудь протокол?