Сейф дьявола (роман и повести) - Йозеф Глюкселиг

«Я еще для них ничего не сделал, а они уже заплатили мне шестьсот фунтов, — размышлял Калах, вспоминая события первой половины сегодняшнего дня. — Я уже здесь месяц. Мы с Миркой обошли все знаменитые магазины в Сити, которые мне дома и не снились. И повсюду мы покупали все, что нам приходило в голову».

Единственное его беспокоило — положение с работой. Переговоры с Королевским медицинским институтом затягивались до бесконечности. Но Калах постепенно смирился с этим, утешая себя мыслью, что таковы уж англичане: привыкли жить в замедленном темпе, им свойственны равнодушие и беззаботность, а там, где ситуация хоть немного позволяет, и бездеятельность.

«Но я заставлю их шевелиться», — самоуверенно подумал он и поднялся с кресла. До встречи оставалось еще три часа. Калах стал медленно ходить по комнате, заглянул в гостиную и спальню, потом опять заперся в кабинете и начал беззаботно разглядывать в окно пешеходов, спешащих под дождем. Ему пришло в голову, что Мирка и Кларин могут сегодня основательно промокнуть. Взглянув в сторону подземного перехода, доктор вдруг ужасно захотел слиться с этой толпой, снующей по лестнице и исчезающей под землей. Он почувствовал себя брошенным, беспомощным и никому не нужным. Но хуже всего было чувство одиночества. Его не могли рассеять ни Мирка, ни Беер. Только Кларин вносила в его внутренний мир немного света. Он радовался каждой минуте, когда видел ее. Всякий раз, переступая порог их номера, Кларин из холодной, самоуверенной дамы превращалась в очаровательную собеседницу. Им нравилось, сидя у окна, говорить обо всем, что приходило в голову, но больше всего — вспоминать о Праге.

При мысли о Праге ему стало не по себе. Калах вдруг почувствовал острую зависть ко всем людям, которые шли там, внизу, по улице. Все они здесь дома, все свои, даже у самого последнего бедняка есть своя родина, свой город. А он Прагу уже никогда не увидит.

Доктор снова встал и начал ходить по кабинету. С волнением подумал о предстоящей встрече. Как-то его примет сэр Роблин? Какую работу предложит? Нужен ли он им вообще?

В голову лезли все новые и новые вопросы, и все тягостные и безрадостные. От встречи с Роблином зависело его будущее — это Калах сознавал особенно четко.

После нескольких минут нервной ходьбы, когда доктор тщетно пытался успокоиться, его взгляд вдруг упал на потрепанный номер журнала «Панч». Он уже не раз его перелистывал, потому что нашел там статью Джорджа Микеша, приехавшего в Лондон в 1938 году в качестве корреспондента нескольких будапештских газет. Он должен был прожить в городе на Темзе две недели, но живет здесь до сих пор. Статья называлась «Как быть иностранцем», одно место из нее Калаху особенно нравилось. Некоторые фразы он даже подчеркнул. И сейчас решил, что перед встречей с вице-президентом Королевского медицинского института нельзя придумать ничего лучшего, чем еще раз внимательно прочесть статью.

— «Одним из характерных признаков населения Британской империи является привычка к лести, — вполголоса начал читать он. Это была студенческая привычка, помогавшая ему в самый последний момент перед экзаменом пополнить еще немного свои знания. — Средний англичанин, разумеется, так же тщеславен, как и средний человек с континента. Однако тщеславие у него выражается иначе, он по-другому его выставляет напоказ, иначе реагирует на лесть и, что важнее всего, гордится большим числом различных вещей, чем обычный и в общем-то более простодушный житель континента. Житель континента может, не имея никакого злого умысла, попытаться польстить англичанину, но, сам того не ведая, его очень обидит, если похвалит что-то такое, что хвалить не следует…»

Калах улыбнулся, прочтя этот абзац, и повторил про себя. Потом перелистал несколько страниц, пока не дошел до главы, которая ему казалась самой важной накануне предстоящей встречи.

— «Светская лесть — это искусство косвенных намеков, — начал он опять читать вполголоса. — Нельзя расхваливать красоту дома, обращаясь к его хозяину, но можно спросить, не проектировал ли дом Иниго Джонс. Нельзя остановиться у картины и сказать: «Черт возьми, это должно стоить целое состояние!» Лучше понимающе кивнуть и спросить, не Рембрандт ли это раннего или позднего периода его творчества. Вы ничего не испортите, если спросите хозяина, какой специалист по кузовам делал его «роллс-ройс». Точно так же уместно спросить, если вы играете в теннис, не принимал ли когда-нибудь ваш партнер участие в матчах на кубок Дэвиса. То есть вы выражаете свое восхищение тем, что замечаете некоторые признаки и даете возможность своему другу или хозяину дома самому поговорить о тех вещах, которыми он гордится. Намекните на свое уважение, но никогда не выражайте его.

Важное лицо в Англии хвастаться будет так же бесстыдно, как и любой человек с континента, но будет для этого использовать тактику ложной скромности. Английское выражение «Это не совсем плохо» означает, что вещь, о которой идет речь, такова, что ее обладателю завидует весь мир.

Один тип хвастовства в Великобритании более распространен, чем на континенте. Если вы хотите польстить среднему англичанину, подчеркните его связи. Дайте ему возможность ими похвастаться. Если вы уверены в том, что он когда-либо встречался с принцессой Маргарет (а вы можете это предполагать, потому что он рассказывал вам об этом не менее двадцати пяти раз), то спросите его, говорил ли он когда-нибудь с принцессой Маргарет. Упомяните о лорде X. и дайте ему возможность подчеркнуть: «А, Лионел… это мой самый лучший друг».

Но если вы действительно хотите угодить англичанину, то старайтесь запомнить его любимые истории. И чем они нуднее, тем лучше их следует помнить и просить собеседника повторить их…»

Калаха оторвал от чтения внезапный стук в дверь. Он быстро закрыл журнал и сунул его под кипу газет. Бросив быстрый взгляд на часы, с ужасом понял, что чуть не опоздал на встречу, и поспешил открыть дверь.

— В чем дело? — ворвался в комнату Ник Беер. — Сэр Роблин ждет в «Уайте-клубе», а ты тут спишь!

Через десять минут они уже спускались в лифте.

Обстановка в клубе ошеломила Калаха. С высокого потолка свисали тяжелые венки хрустальных люстр, бесчисленные лампочки которых заливали светом просторное помещение, а дым от сигар и трубок окрашивал его в синеватые, как бы нереальные тона. Когда человек останавливался в дверях и вслушивался в сдержанный гул голосов, поглощаемый дорогими гобеленами на стенах и толстыми зелеными коврами, когда он замечал толстые поленья сандалового дерева, пылающие в камине, и видел задумчивых мужчин, сидящих в кожаных креслах, ему казалось, что он вдруг очутился в ином мире, весьма далеком от реальной жизни. Здесь, в креслах у камина или за столиками у мозаичных окон, спешка, озабоченность, громкий разговор, вообще обыденность были незнакомыми понятиями.

За одним из столиков в кресле сидел мужчина, пускавший вверх через равные интервалы времени кольца дыма от душистого голландского табака. На первый взгляд он казался моложе, однако толстые стекла очков и морщинистое лицо свидетельствовали, что молодость его давно прошла.

Михал Калах решил, что мужчине около шестидесяти, но не это было его главной ошибкой. Она заключалась в том, что Калах поверил этому господину, когда тот представился как вице-президент Королевского медицинского института.

Фрэнку Роблину и самому не нравился этот фальшивый титул, потому что в действительности он уже шесть лет возглавлял восточный отдел английской разведки. Свою работу он считал исключительно полезной и достойной похвалы, как, впрочем, всю свою деятельность на протяжении тех без малого пятидесяти лет, когда он состоял в британской секретной службе.

Сначала Роблин не намеревался говорить с Калахом. Он был приверженцем старых традиций и любил руководить операцией издалека, время от времени испытывая удовлетворение от того, что его никто не знает, что разведкам социалистических стран известна только фамилия, но не известно, кому она принадлежит. Он строго соблюдал все меры безопасности и неукоснительно следовал правилам конспирации. На виллу в Лаллингтон-Гарте, где был его рабочий кабинет, Роблин ездил по подземному туннелю из здания фирмы «Дикси», находившегося рядом.

Если бы не шум, поднятый вокруг Калаха в Вене, Роблин никогда бы его не принял, не говоря о том, что ему в голову не пришло бы встретиться с ним в «Уайте-клубе». Но, видимо, дело доктора вышло из-под контроля капитана Гордана, поэтому ему и пришлось в последний момент отвести грозящую опасность. Встретиться с Калахом он решил только после того, как получил из Праги многообещающее сообщение, что новый резидент упрочил свое положение.

Сэр Роблин выпустил к потолку очередное кольцо дыма, размышляя о том, как это его угораздило позволить Бееру в шестьдесят третьем году включить Калаха в ту игру, которую они тогда начинали. Это был период, когда эксперты «Чрезвычайной политической акции» разработали обширный и долгосрочный план политического саботажа в Чехословакии. Важная роль в этом плане отводилась «пятой колонне», формируемой агентами британской секретной службы. Доктор Калах был одним из рядовых этой тихой войны. У него не было никакого задания, только звучное имя признанного ученого, в обществе которого любой появлялся с удовольствием. Полковник Роблин уготовил ему роль перспективного сотрудника своей секции, но не спешил знакомить его с предстоящей миссией. Калах не знал, что уже находится на учете в секретной картотеке английской разведки и что в его досье появились первые компрометирующие документы.