Голос зовущего - Алберт Артурович Бэл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кассир, потея от смущения, тоже отказался дать кровь.
Жизнь Диндана висела на волоске. У него была редкая группа крови. Пока Струга пытался уговорить принципиальных доноров, вошел один из милиционеров, сказал, что у него та же самая группа, что он согласен дать свою кровь.
Лишь на следующий день врачи разрешили Струге задать Диндану несколько вопросов.
Струга показал фотографию Берза.
— Твоя работа?
Ну, дела! Ему хотят пришить мокрое дело! Ничего не выйдет! Он, Днндан, не убивал этого человека.
— Нет, — сказал Диндан, часто моргая.
— Где труп? — спросил Струга.
Позже Диндан и сам не мог понять, почему сознался. Каток действительно расплющил его волю? Почувствовал раскаяние?
Нет, Диндан оставался верен себе. Признание объяснялось тем, что Диндан только что изведал сладость покоя, свободы от донимавших его страхов.
Как это прекрасно — свобода, покой! Первую искру он ощутил уже тогда, когда решил не сдаваться, бороться, когда, отстреливаясь, убегал.
Асфальтовый каток все приглушил.
А теперь он знал, что все это можно вернуть. Говорить то, что думаешь, говорить открыто, не таясь, не лгать ни себе, ни людям, — и тогда придет чудесный покой, чувство безмятежности. Страх же исчезнет.
Теперь он знал, что ему следовало сказать своим тогдашним пассажирам: «А знаете, меня ужасно беспокоит ваш сверток, так и кажется, что вы собираетесь огреть меня завернутым в газету кирпичом!»
Одно из двух: или в свертке действительно оказался бы кирпич или же все кончилось бы смехом.
И, возможно, жизнь сложилась бы иначе. Но он без проверки поверил в кирпич. Варился в собственных страхах, пока не сварился. Пока по нему не проехался каток, как проехался по человеку в том анекдоте. Теперь его, плоского и расплющенного, подсунут в щель под дверью зала суда.
Впрочем, одним страхом всего не объяснить. Диндан не собирался менять свои взгляды на взаимоотношения между обществом и такими индивидами, как он. Нет, он останется при своих убеждениях. Кто докажет ему обратное? Если человек не хочет сам себя убедить, то и другие навряд ли сумеют.
Но теперь-то он знал, как избавиться от страхов.
Рассказать обо всем, ничего не скрывая, — вот верное средство.
Последний тяжкий камень — Берз — еще давил Диндану грудь, и он швырнул этот камень в невозмутимого Стругу.
Пусть узнает, пусть убедится! Диндан не посягал на жизнь Берза. Труп сам превратился в труп.
— В клетке! — насилу выдавил Диндан.
Над ним нависали глаза Струги, камень погружался все глубже, лицо оживилось, всколыхнулась подернутая рябью невозмутимость.
— В клетке? В какой клетке?
Но Диндан больше не мог говорить. Главное было сказано, на мелочи не хватило сил. В груди так легко. Не вчерашняя птичья легкость на операционном столе, когда он собирался упорхнуть в небытие, нет, теперь была легкость души человеческой, ее покой. Казалось, сердце вот-вот остановится от обретенного покоя.
Кровь в голове шумела, совсем как шумит лес, а может, это в лесу шумела кровь? И возможно, в тот миг облегчения, когда сердце почти остановилось, Диндан осознал впервые, что он сделал Берзу — как человеку. И этот первый проблеск, первая ласточка совести не яви-лпсь ли причиной внезапного обморока? Как знать? Одна ласточка не делает весны. Может, всего-навсего минутная слабость?
Подоспела сестра со шприцем.
Струга так и не дождался ответа. Доктор сказал, что жизнь Диндана вне опасности, что завтра можно будет опять с ним поговорить.
Исчезновение Берза, таким образом, было подтверждено. Осталось разыскать труп.
Установить обстоятельства гибели Берза. Предать суду Диндана и сообщников. И после сдать дело в архив.
Берз?
Каким он был в действительности — узнаю ли, раздумывал Струга. Как вел себя в последние минуты? Был ли похож на меня? Все мы дети одного поколения, как орехи с одного куста. В иных забирается червь, выедает сердцевину, остается труха. Других сорвет ветер еще до того, как успеют вызреть, третьих растащат белки, склюют птицы, и лишь немногие, попав в плодородную почву, дадут новый побег. На первый взгляд все мы одинаковы, но по сути своей очень даже разные. Быть может, подобные рассуждения в мои годы непростительны и наивны? Ребячество? Сентиментальность? Ну так что же? В моем возрасте и в моей работе не обойтись без щепотки морали. Как повару не обойтись без соли, так и следователь обязан приправлять суп жизни щепоткой морали. Иначе он превратится в обычного пропольщика сорняков. А сорняки и машиной можно уничтожить. Или с помощью химикатов.
Однако дело не закончено.
Клетка?
Почему клетка?
Где эта клетка?
Шел сороковой день с момента исчезновения Берза. Падал первый снег.
Нежный, неотразимый, как забытье.
V
Видимость была скверная.
Желтыми снопами света буравя ночной туман, машина ползла вверх по косогору.
Сероватый ствол дерева с подмятой кроной лежал поперек дороги.
Эдмунд Берз снял ногу с педали газа, притормозил, выжал сцепление, до отказа натянул ручной тормоз. Переключил рычаг в нейтральное положение.
Берз вышел на дорогу. Ноги увязли в песке, и в тот же миг его стукнули по голове чем-то мягким и тяжелым. Земля надвинулась чугунной гирей, и Берз ощутил во рту мерзостный вкус желудочного сока.
Пришел в себя уже в машине.
Он сидел на заднем сиденье, с обеих сторон стиснутый какими-то людьми. Берз не имел представления, долго ли они ехали и где находятся. Должно быть, неизвестные в машине вели разговор, случайная фраза зацепилась в сознании Берза и жужжала там назойливой мухой.
«У вольных птиц век короче, чем у живущих в неволе».
Автомобиль остановился.
Не говоря ни слова, действуя ловко и согласованно, незнакомцы вытащили Берза из машины. Он сопротивлялся, но голоса не подавал. Страха не чувствовал. Только злость и удивление. Затылок от боли прямо-таки раскалывался.
Быстро усмирив Берза, они понесли его через густые, колкие кусты, поволокли куда-то вверх, скатили вниз, не раз перетаскивали через поваленные, ветвистые стволы, пока
