Чаша смерти - Ирина Петровна Шерстякова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ой, мам, ну чего у нас воровать?! Это, небось, тетя Паша, почтальонша наша, заходила. Видела я ее как-то раз в белом платке.
Не иначе, как на запах блинов, нарисовался Ванька, совершенно мокрый и по уши в глине, за что получил нагоняй. Плотненько поужинав, семейство угомонилось. Светка с Ванькой отправились спать в мансарду, а к Юрию сон что-то не шел. Впрочем, ничего удивительного: сколько днем продрых! Вместо пожелания доброй ночи, настоятельно порекомендовав теще ничего с чердака не выбрасывать, Юрий уединился с тетрадкой на веранде.
Тетрадь была довольно толстой. Фактически это несколько тетрадей, в разное время сшитых вместе суровой ниткой. Примерно половина тетради заполнена угловатым и неразборчивым почерком, другая — «бисерным» — мелкие округлые буквы украшены вычурными хвостиками и завитушками. Очень мешала непривычная старинная орфография, дешевая бумага ломалась и крошилась от времени. Записи выцвели, местами едва просвечивали сквозь пятна плесени и чего-то более зловещего, то ли копоти, то ли крови. Кое-где текст вообще не читался, Юрию с трудом удавалось понимать лишь общий смысл.
В конце тетради, где бумага оказалась более качественной, а записи выглядели поновее, Захаров разобрал несколько примет погоды и рецептов. Самой последней записью было описание сна. Под ним отмечена дата — август 1903 года, и в скобочках — «полнолуние».
Разбирать старые записи непросто, лампочка в старом бра то разгоралась ярко, то тускнела, то вообще выключалась — шутки местной подстанции. Хорошо, что какой-никакой свет вообще есть, и то того и гляди, отключится, как часто случается в деревне в дождливую погоду. Стояла глубокая ночь, и дождь то затихал, то снова начинал убаюкивающе стучать по крыше. За стеной тоненько всхрапывала теща, и вскоре Юрий уронил тетрадь на грудь и задремал. Последней мыслью его было, что хрупкую тетрадку надо положить на стол, а то утром от нее останется лишь бумажная труха. И свет выключить, а то утром теща заругает. Он уже совсем собрался все это проделать, но тут на веранду снова вошла давешняя бабка. Только вошла она не через дверь, как днем, а через стенку.
— Ознакомился? Ну и славно. Тебе теперь эта тетрадочка. Книга теней называется, во как! Хочешь читать — читай, не хочешь — так ее храни. Через эту тетрадочку моя сила к тебе прейдет.
Юрий вскинулся было рассказать, что он ни во что такое не верит, но старушка одним жестом заткнула ему рот.
— Ну как так не веришь?! Ох уж мне эти револьюцанэры! Бокал порченый закопал, святой водой полил? Значит, веришь! А сила моя тебе оченно даже понадобится. Ратишься ты с чаровником одним, сам знаешь, с кем. И я его давно знаю. Злой он, сильный, одному-то и не справиться. Ищи братца названного, и знаешь ты его уже, да не признал. Вдвоем, глядишь, сдюжите. Засим прощевай, буду бога за вас просить.
С этими словами старушка пропала, а Захаров еще долго сидел совершенно обалдевший. Он мог бы поклясться, что это был не сон, хотя, по логике, натуральный сон и есть. И спать опять не хотелось. Юрий попробовал еще почитать загадочную тетрадку, но быстро понял, что глаза сломает, особенно при таком освещении, а толку никакого не добьется. Тут не читатель, тут эксперт нужен. На чердаке еще книжки были…
Юрий потихоньку, чтобы не переполошить домашних, поднялся по крутой лестнице. Свет на чердак был проведен — на потолке висел на проводе патрон с 15-свечовой лампочкой без абажура. Захаров выбрал из пачки старых книг по парочке читаных в детстве, но полузабытых сочинений Алексея Толстого и Майн Рида, зажал стопку книг под мышкой и уже собрался отправиться в кровать, как из нагромождения книг и старых бумаг к его ногам вывалился старинный фотоальбом. Тяжелый фолиант, обитый серым вытертым бархатом, с почерневшей серебряной розой на обложке. Удивительно, как можно было не заметить этого роскошного, хоть и изрядно потрепанного аристократа среди простеньких бумажных изданий для бедных?!
Захаров поднял альбом, (кресло-качалка уютно скрипнула, альбом привычно устроился на коленях), и начал рассеянно перелистывать толстые серые страницы, заглядывал в глаза незнакомых людей, когда-то стоявших в деревянных позах перед фотоаппаратом. Давно исчезнувшие люди строго смотрели на Захарова с плотных картонок с адресами сто лет как закрытых фотоателье, да и адресов этих, скорее всего, тоже уже нет.
Еще один строгий взгляд. Знакомое лицо, белый платок до бровей, темное платье в белых цветочках. На старинной фотографии оно было не черным, выцвело до коричневого. Захаров вытащил фото из альбома и повертел картонный прямоугольник. Кроме фамилии фотографа, повторяющейся на добром десятке фотографий, на фото не было больше ничего, ни имени, ни даты. Юрий почему-то не сомневался, что теща ничего не вспомнит. Ни об альбоме, ни о женщине, пришедшей в его сон со старинной фотографии.
Сон сморил Захарова, когда за стеклами веранды начало светлеть. Перед рассветом влажная душная ночь сменилась осенней прохладой. Поежившись и поплотнее завернувшись в старенькое лоскутное одеяло, Юрий подумал, как коротко лето в родном краю — вот и заморозки ночные скоро придут, а совсем недавно все задыхались от жары.
ГЛАВА 14
Отпуск прошел в каторжном труде, но не без приятствия. Захаров, сбросивший пару килограммов, загоревший и заметно нарастивший бицепсы без всяких там соляриев и тренажеров, с легкой душевной грустью вернулся в родное отделение. Ждешь, ждешь этого отпуска, и вот он уже пролетел!
Светка с Ванькой остались до сентября в деревне, так что Юрия ждал еще почти месяц холостяцкой жизни, что после дачной трудовой повинности казалось заманчивым. Пиво по вечерам. Может быть, в ближайшие выходные поездка с Федькой Еременко на настоящую дачу, во владения его деда-генерала, Федора Еременко-старшего, без всяких там огородов с картошкой и прочими сельскохозяйственными культурами. Со всеми удобствами в доме, банькой, уютной беседкой, шашлыками. С приятным общением за бутылкой хорошего вина, а не в процессе прополки. Но Юрий еще в электричке начал слегка скучать по домочадцам.
Не страшно. Тем приятнее будет в сентябре, когда все соберутся
