Чумные - Максим Сиряченко

— Что еще за ритуал?

— В воду речную забрался и пуком своим терся! Песни свои не то выл, не то пел, плевался, как белены объелся. А девка-то что, смелая она. Посмотрела, посмотрела, на следующую ночь позвала других девок, ритувал, сталбыть, проводить. Только не к реке, как ворожей, а к пруду, что на краю болота. Девки все стоят, смотрят, а она одна в воду заходит. Тут как кто-то из трясины зарычит! Девки-то все побросали прям там и убежали.

— А что с той, смелой?

— Ну, так она в ту же ночь захворала. Люди говорят, ворожей ее заметил и бесов на нее натравил, хер собачий! Его-то сразу поймали, и заставляли снять бесов, и священник снимал, все без толку. Ну и померла девка, замучили ее черти. Теперь вот, хлестать будут. Все-таки, говорит, неумышленно он это, говорит, для своего оздоровления делал, потому только хлестать, а не вздернуть на суку. Не думал он, что кто-то еще с пуком в воду лезть будет. У девки-то не здоровье пришло, а легкие сгнили!

— Дьявол. Привели бы ко мне, я бы вылечила пневмонию.

— Не было никакой невмонинии. Это ворожба была, что есть, настоящая ворожба. И вообще, брешет он все. Как пить дать девку из зависти сгуби или со злости, что она ему не дала. Болезни вы, сталбыть, лечите, а как духов прогнать-то своей водой горькой сможете? Черти водки не боятся.

Истошный крик осужденного «ворожея» не дал Ванессе гневно возразить. Растянутое на много секунд «Нет!» длилось от первого удара до второго, затем перешло в неразборчивый крик и мольбы о пощаде. Размоченный в воде кнут высекал на спине ворожея одну красную полосу за другой, мышцы мужчины и кожаные полосы, которыми он был привязан к столбу, были натянуты до предела. Ванессе казалось, что она слышит их скрип, и мышц, и кожи. Кнут беспощадно взмывал в воздух, изгибаясь дугой, и только кончик успевал щелкнуть по воздуху. Хлесткий удар по спине и истошные крики, кажется, раздавались раньше, чем опускалась рука палача. Глаза «ворожея» уже выпучились, как у задохнувшейся рыбы, лицо было искажено маской страха, унижения и боли. Нечеловеческой, почти убийственной боли. Истязаемый, как и Ванесса, слышал молву о королевских палачах, которые одним ударом кнута ломали преступнику хребет. Мысль о том, что его будет казнить не такой палач, а обычный деревенский забияка а кожухе, наверняка приносила какое-то облегчение во время короткого заключения в закрытом хлеву со свиньями. Больше не приносила. Вряд ли в голове у «ворожея» остались хоть какие-то мысли уже после первого удара. По нему было видно, какими страданиями обернулась для него не-смертная казнь. Это были только три удара из пятнадцати. Может, из двадцати пяти.

— Жуть, как орет-то. — Завороженно и со страхом пробормотал крестьянин, но не отвернулся. Потом улыбнулся, засунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. Ванесса не сказала ни слова. Она только собралась развернуться и уйти прочь от позорного столба, подальше от амбара и толпы, когда почувствовала на своем предплечье чью-то крепкую руку в перчатке.

— Пришли посмотреть на экзекуцию, государыня?

Она обернулась и увидела Филиппа. Ему наверняка не составило труда подойти к девушке незаметно. За криками «ворожея» не было слышно своих мыслей, не то, что чужих шагов. Лекарь все так же был в плаще и перчатках, все в той же неизменной маске, его глаза смотрели из-за стекол с любопытством и легким недовольством, рука лежала на набалдашнике трости, все так же воткнутой за пояс. В какой-то момент девушке показалось, что Филипп материализовался за ее спиной, подобно какому-нибудь призраку. И она совсем не ожидала увидеть лекаря в таком месте, рядом с толпой зевак, собравшихся вокруг позорного столба.

— Нет, вовсе нет… — Поспешила оправдаться Ванесса. В голову ей пришла мысль о том, как это выглядело со стороны. Так, как будто она действительно пришла поглазеть на не-смертную казнь.

— Идемте. — Прервал ее объяснения Филипп. — Поговорим подальше отсюда. В тишине.

Не дожидаясь согласия, он взял с земли ее мешок и дал знак идти за ним. Ванесса с радостью подчинилась. Алхимик шел прочь от сборища, девушка — следом. Краем глаза он наблюдал за ней, чтобы убедиться, что она не отстает. А чаще всего и не краем. Ванесса это замечала, шла рядом и чуть позади, старалась не ускорить шаг и не покинуть мерзкое место раньше Филиппа. Все же раздававшиеся сзади крики и свист плети заставили ее обернуться. Мужчину хлестали еще сильнее, а тот крестьянин, с которым она разговаривала, стоял, раззявив рот, и наблюдал за сценой. Эту картину Ванесса запомнила особо четко и надолго: черный провал рта крестьянина, полусгнившие зубы, как будто надутые воском губы и какие-то остекленевшие от страха и восторга глаза.

Ванесса не выдержала и побежала. Она бежала, пока не стихли крики со стороны амбара. То ли истекли те пятнадцать или двадцать пять ударов плетьми, что назначили провинившемуся «ворожею», то ли казнимый устал и перестал кричать, и теперь висел без сознания, как тряпичная кукла, покорно выдерживая все удары. Либо девушка действительно пробежала так много и так быстро, что крики стихли раньше, чем закончились назначенные удары. Ванесса остановилась у тонкого дерева и схватилась за него рукой. Усталость так и валила ее с ног, и Ванесса вспомнила, что с утра ничегошеньки не ела. А мысли о еде, хотя бы о баранке, быстро и плавно перетекли к мешку и к Филиппу, который остался где-то там, позади.

«Дьявол, ну и зачем я побежала? Шла бы себе спокойно. Кто знает, как Филипп на это отреагирует?» — подумала она, но как-то отстраненно. Ванесса понимала, что поступила правильно, по крайней мере, по отношению к себе. Эти крики и мольбы и пощаде можно было бы перетерпеть, зациклившись на одной своей мысли, если бы Ванесса не видела начала экзекуции: как стража выволакивает за руки «ворожея», как палач размачивает плеть в ведре с водой. А понимание того, что горе-купальщика хлещут ни за что, вообще делало эти звуки невыносимыми. Именно понимание того, что за ее спиной истязают невинного, подстегнуло ее ноги и заставило Ванессу пуститься бегом.

Еле переводя дыхание, чувствуя, как она устала после ночи и утра без еды, девушка прислонилась спиной к дереву. Под деревьями, там, где слышалось пение пестрых птиц, раздавался хруст веток и шелест листьев, ей стало немного спокойнее. Это было место на самом конце дороги, где стояло несколько заброшенных развалившихся хат, и где довольно долго не жили люди. О невинно наказанном она старалась не думать, только изредка говорила себе, что ничего не смогла бы сделать, и что теперь бесполезно думать о нем. Он оправится через несколько дней, скорее всего, придет к ней в ее новый дом на травами и препаратами. И это помогало.