Чумные - Максим Сиряченко

Скоро Ванесса пожалела о своем решении пойти до дома Филиппа одной. Во-первых, дырочка в мешке, в которую десять минут назад не пролезала и баранка, расползалась. Ванессе приходилось нести мешок обеими руками, как завернутого в пеленки ребенка. И второй неприятностью стало зрелище, увиденное ею на подходе к амбару.

Главная площадь, как ее здесь называли, была главной только потому, что была центром поселения и имела при себе колодец. Колодцев в поселении было три — на маленькой «главной» площади, у храма и у амбара. Именно колодец у амбара и собирал вокруг себя больше всего людей, хоть и располагался на отшибе поселения — здесь выдавали привезенную провизию нуждающимся людям, живущие близ амбара женщины собирались у колодца ради сплетен и обсуждения домашних дел. Мужчины толковали о посеве, охоте, ремесленных делах и о бабах, а также о том, на кого из пьяниц следует поставить на водочном поединке: кто кого перепьет.

На этот раз народ собрался очень упорядоченно. Настолько, что сразу стало ясно: произойдет недоброе. Колодец, ранее центр всей жизни в этом месте, остался позади небольшого столпотворения. Ванессе нужно было пройти мимо амбара в любом случае, и она прошла бы мимо, не задержавшись, если бы шла быстрее или дошла до колодца раньше. Тишина, которая повисла над столпотворением, была непривычной настолько, что вызывала интерес. Только изредка кто-то кому-то что-то говорил, и на полтона тише, чем обычно говорили в толпе. Однако совсем не странное поведение людей заставило ее невольно остановиться позади толпы.

Тишина в людном месте, конечно, насторожила девушку, и Ванесса только прибавила шагу, чтобы пройти странное скопление крестьян быстрее. Тут и произошло второе неприятное происшествие. Ворота амбара с шумом распахнулись, в относительной тишине звук показался Ванессе грохотом, и она против воли повернула голову на звук. Происходящее показалось ей слишком странным. Тут раздались крики:

— Стойте! Умоляю, я ничего не делал!

Двое мужчин вели третьего, с голым по пояс торсом, завязанными за спиной руками. На обоих была легкая, местами недостающая до полной экипировка стража, собранная еще в прошлом году общими усилиями целой деревни, дубильщика кожи и еще десятка ремесленников. Тогда три девицы одна за другой утонули в реке, священник обвинил в том водяного и велел назначить вооруженную стражу, народное ополчение для подержания порядка — милицию. Все их сразу узнавали по оружию и одежде, Ванесса узнала и сейчас. А вот мужчину, которого они вели к позорному столбу, она помнила смутно. Вернее, вообще не помнила. Ее интересовало другое.

«Позорный столб? И что, давно он у нас тут стоит, напротив амбара?» — Задалась вопросом девушка. Сначала ей жутко не хотелось этого делать, но природное любопытство взяло верх. На свой рост она никогда не жаловалась, и все же мужчины, стоящие впереди, были выше, ей пришлось встать на цыпочки, чтобы разглядеть. У основания столба земля была без травы и плотно утрамбована, виднелись свежие следы подметок. — «Нет, только сегодня вкопали. Может, вчера вечером. Это что же, ради него вкопали?».

— Люди добрые, ну не виновен я, не виновен! Не душегуб я, не безбожник, не колдун! Не надо на столб! Люди-и-и! — Кричал голый по пояс мужчина. Он не пытался вырваться из рук стражи, не оказывал сопротивления. Лицо у мужчины было такое, как будто его мучили демоны, и на нем так отчетливо читался страх, что хотелось развернуться и убежать. Стражи более-менее спокойно подводили его к столбу, появившийся третий что-то мочил в ведре с водой и мял руками.

— Плетью будут бить. — Раздался совсем рядом, у ее правого плеча, сухой мужской голос. — И поделом.

— Поделом? — Переспросила Ванесса у обладателя того голоса. Это был среднего роста мужчина, с небольшим пивным брюшком, которое провисало из-под рогожной рубахи, редкими усиками на верхней губе и широким, круглым лицом. Лоб у крестьянина был низок, спина чуть скруглена от каждодневных работ на грядках и на поле, на ногах были плетеные лапти и штаны из той же рогожи. В жиденьких, но длинных, доходящих до мочек ушей волосах копошились вши, привычные для этого места и других уголков Десилона. — Почему это, что он такого сделал?

— А, Ванесса! — Воскликнул крестьянин, взглянув на нее. — Простите, не приметил, загляделся я. А вы, сталбыть, тож на казнь пришли-то, а?

— Нет, просто мимо проходила. — Она на время поставила мешок на землю. — А тут такая толпа и мужчина орет. Так за что его казнят? Забить плетью насмерть — слишком жестокая казнь, как по мне, для воровства и даже для убийства придумали обезглавливание или хотя бы четвертование.

— Казнить? Ну, казнить-то казнят. Только не вусмерть.

— Так это теперь называется, не-смертная казнь? — Спросила Ванесса с легкой издевкой в голосе. Но внутри у нее все сжалось от этого слова, а крестьянин издевки не заметил.

— Ну, откедова ж я знаю. Хлестать его будут, говорю.

— Не уходи от темы. За что?

— За то, что ворожил, хер собачий, вот за что! И из-за его ворожбы девка соседская померла-то. Вот теперь его и будут хлестать, чтоб не смел больше ворожить. Скок там ударов плетьми-то, я не помню, толь пятнадцать, толь двадцать пять…

— Ворожба? Это что еще за глупости?

— Не верите? А как все было-то, хоть знаете?

— Ну, и как же все было?

— А вот как. Сталбыть, до того, как девка соседская померла-то, она этого ворожея поймала почти что за нос, на ворожбе, сталбыть. Сидит она вечером на крыльце, видит — идет, значицца, этот ворожей с пуком травы в руке. Ну, ей и интересно стало, куда этот, значицца, пошел с пуком травы на ночь глядя. Ну и пошла, погубила себя, бедненькая. А ей-то годков всего-то было, во.

Последние слова крестьянин произнес жалостливым тоном, показав верхнюю фалангу мизинца, зажатую меж трех пальцев — большого, безымянного и среднего. Кто-то из толпы сочувственно посмотрел на мужика и отвернулся.

— Что именно произошло, ты сказать можешь?

— Могу, отчего нет. Ну, идет она, сталбыть, за ворожеем по следам, а тот ее к реке увел. Она за ним — шмыг, а как на реку вышла, ба! Ворожей ритувал проводит.

— Что еще за ритуал?

— В воду речную забрался и пуком своим терся! Песни свои не то выл, не то пел, плевался, как белены объелся. А девка-то что, смелая она. Посмотрела, посмотрела, на следующую ночь позвала других девок, ритувал, сталбыть, проводить. Только не к реке, как ворожей, а к пруду, что на краю болота. Девки все стоят, смотрят, а она одна в воду заходит. Тут как кто-то из трясины зарычит! Девки-то все побросали прям там и убежали.

— А что с той, смелой?

— Ну, так она в ту же ночь захворала. Люди говорят, ворожей ее заметил и бесов на нее натравил, хер собачий! Его-то сразу поймали, и заставляли снять бесов, и священник снимал, все без толку. Ну и померла девка, замучили ее черти. Теперь вот, хлестать будут. Все-таки, говорит, неумышленно он это, говорит, для своего оздоровления делал, потому только хлестать, а не вздернуть на суку. Не думал он, что кто-то еще с пуком в воду лезть будет. У девки-то не здоровье пришло, а легкие сгнили!