Камбрийская сноровка - Владимир Коваленко

Он отвесил сидящей вместо снятого стреломета Анастасии настолько низкий поклон, насколько смог, не покидая седла. Замолчал, предоставив сестрам самим домыслить очевидное. Теперь у Немайн есть более близкая римская родственница, чем Григорий Африканский. У Анастасии уши нормальные, и она — точней, ее возможный муж — вполне может претендовать на власть по всей империи. Отныне никакие обещания не истребят неизбежной опаски. «А вдруг?»

— Вдруг, — сказала хранительница, — только лисята родятся. Нужно придумать решение, которое исключит любое «вдруг» раз и навсегда. Время есть: сейчас у Григория все мысли об арабском вторжении. Потом начнем разговор о восстановлении законной власти во всех провинциях и о новом разделе империи — не на восточную и западную, иначе. Так, чтобы Григорий и его наследники и мыслить не могли захватить долю Насти, и не боялись, что их обидит она. Как именно, я пока не знаю.

«Настя!» Эмилий слышал это чуднОе слово уже не в первый раз. Хорошее греческое имя Немайн превратила в славянское прозвище. Зачем? Почему приемыша Владимиром назвала? Аварский посол говорит — имя не просто славянское — княжеское! Кажется, идет игра, которую начали без Эмилия, но в которую ему придется влезть по должности. Намеки, полутона… Будь Августина–Немайн действительно гинекейной девушкой, можно было бы предположить интригу ради интриги, попытку заставить чужие мысли бегать по ложному следу. Но у хранительницы правды — характерный титул! — иная натура. Ненавидит лишнюю работу, ей нужной хватает.

Улыбается Эйлет. Высохшую руку привязала за спину, словно перед судебным поединком с заведомо слабейшей. Так и есть: получат ли свое другие сестры, еще неизвестно, а ее добыча — рядом и уже никуда не уйдет. Сида исполнила пожелание: показалась так, что у римлянина отпали последние сомнения в том, что Немайн была дочерью императора Ираклия. Эмилий говорит, что, даже приняв должность, сомневался. Даже после двойного признания взвешивал возможности двойного самозванства в сговоре с патриархом. И, видимо, с Господом! Признание–то в алтаре было.

Эйлет хихикнула, ладонью рот прикрыла. Со стороны глянуть — дите малое. Но ведь, правда, смешно! А что поделать, если любимый человек — римлянин? Они такие. А греки и того хуже. Для них человек всегда впереди Бога, и Эмилий до конца поверил Майни с Анастасией не перед лицом Бога, а тогда, когда две девчушки, забыв про императорское достоинство, бросились помогать человеку, больному той же хворью, что и Ираклий.

Гвен и Тулле — хуже. Их желания противоречат друг другу. Вылезло, когда до «Головы» подробности королевского приветствия добрались — а слухи бегают быстрей колесниц. Вот и гадают: кого сестра–сида предпочтет? Или ухитрится затравить и того зайца, что в горы побежал, и того, что в болоте укрылся? Сидят злые, а Сиан их отчитывает: мол, зачем младшенькую мельтешить заставляете? Нехорошо это!

Вот и угловая башня, навстречу выросли стены вытянутого цирка. Сестра–сида хмурится. Что не так? Тристан опоздал… На него не похоже, обычно является загодя. Но — семеро одного не ждут!

Возле маленького, всего в три этажа, колизея пристроились колесничные конюшни. Запахи обычные — навоз, конский пот, смазка. Вот одну вывели на песок — перетягивают веревочный торсион, осматривают ободы. Интересно, сколько боевых колесниц в Диведе теперь, после зимнего похода? Благодаря подвеске из скрученных веревок и малой баллисте колесница снова стала оружием, грозным, но ох и дорогим!

А еще — вызывающим ревность у рыцарей, полгода тому назад бывших самым дорогим и боеспособным родом войск. Вот и теперь сэр Ллойд не преминул заметить:

— В бою их защищать приходится. Нам!

— Так у нас, в Кер–Сиди, колесничие — дамы, — откликнулась Немайн, — не грех и прикрыть. Или скажешь, что болты, бьющие в два раза дальше луков, на поле боя — лишние?

— Нет. Но я предпочел бы прибавить к дружине четырех таких девочек, как Вивиан, а не колесницу! Одна нам нужна, тебе же нельзя ездить верхом. Гейс. А больше — излишество.

Слово произнесено, сида замолкает, вступает Эйра.

— Не излишество! Колесница живучее! У нее можно двух лошадей убить, борта стрелами утыкать, а она будет воевать!

Вечный спор правителей. Как строить армию? На что тратить средства? На колесницы, которые скоро появятся и у врага, веревочный торсион — штука нехитрая? Здесь Камбрия вырвалась вперед и может свое превосходство закрепить. Так говорит Эйра, душа колесничная.

Сэр Ллойд почитает костяком армии дружину, составленную из привычных рыцарей. Это практично: рыцарь — не только воин, но и администратор. Два «Э» только перемигиваются. Пехота, колесницы, рыцари… Главное — снабжение!

Немайн быстро и меленько шевелит ушами, разрываясь между несколькими собеседниками. Спор старый, но могут и новые аргументы проскочить! Жаль, норманн Эгиль ушел в поход на Оркнейские острова, как в воду канул — в целый океан, Атлантический. Второй месяц ни слуху ни духу… Впору начинать беспокоиться: Колумб за такое время до Америки добрался, а тут всех дел — два раза измерить в длину Британские острова.

Беспокойство беспокойством, а сегодня его точку зрения озвучивать приходится самой хранительнице. Осторожно — так, чтобы не объявить своим мнением. Сама Немайн еще не решила! Потому и приходится уточнять: «Эгиль сказал бы… А вот комес Южного берега уверяет… Зато Эгиль Создатель Машин полагает…»

Полагает он, что без судовой рати — чужая память говорит: морской пехоты — никуда. Камбрия на три четверти окружена водой, изрезана реками. К чему дорогая конница, когда есть морская пехота… Которой, правда, нужно более тяжелое оснащение, чем рыцарям, да и стоят морские кони дороже обычных. Правда, седоков поднимают куда побольше. Теперь он в плавании, а то бы встрял и принялся бы нахваливать колесницу. Еще и назвал бы замысловато, например, вепрем волн полей. Сухопутным кораблем, только маленьким очень. Двухосная, боевая ему напоминает снаккар, шестиосная — транспорт вроде кнорра…

Есть и сторонники ополчения, причем разного. Горожанам нравится идея тяжелой пехоты, фермеры уверяют, что камбрийцы всегда славились подвижностью, а вот пехотным луком стоит владеть вообще всем. Анастасия, и та наслушалась. Сказала:

— Это разные темы. Нужно их разделить.

Немайн тогда удивилась. В чужой памяти — никаких упоминаний об организации военной науки в восточной римской империи. Да и метод разделения умственного труда возник значительно поздней, еще в эпоху Возрождения образованный человек был специалистом во всем разом… Увы, та же память связывала восточный Рим с обидной кличкой «Византия». Павшей стране и имени не оставили: забрали, как трофей. Может и достижение — было, но забыто прочно, как имперский — среднегреческий — язык.