Ангелы Опустошения - Джек Керуак

Поэтому между Саймоном, Лазом, Рафаэлем и Ирвином происходила бездна фантастически смешного, особенно когда мы все садились с главной домовладелицей ругаться насчет платы за их новую квартиру которая должна быть на первом этаже а окна выходить на вымощенный плиткой двор.

Домовладелица на самом деле была дамой европейской, француженкой я думаю, и поскольку я сообщил ей что придут «поэты» она сидела на кушетке эдак изящно готовая к тому чтоб на нее произвели впечатление. Но если она представляла себе всех поэтов какими-нибудь де Мюссе в плащах или элегантными Малларме – тут просто кучка громил. К тому же Ирвин выторговал у нее 100 песо или около того с жалобами на то что нет горячей воды и не хватает кроватей. Она спросила у меня по-французски:

–  Monsieur Duluoz, est ce qu’ils sont des poétes vraiment ces gens?[102]

–  Oui, Madame,  – ответил ей сам Ирвин своим наиэлегантнейшим тоном, приняв роль которую называл «вышколенный венгр»,  – nous sommes des poétes dans la grand tradition de Whitman et Melville, et surtout Blake.[103]

 –  Mais, ce jeune lá. – Она показала на Лаза.  – Il est ип poéte?[104]

 –  Mais certainement, dans sa manière[105] – (Ирвин)

–  Eh bien, et vous n’avez pas l’argent pour louer a cinq cents pesos?[106]

 –  Comment? [107]

– Пятьсот песо – cinque ciente pesos.

– А,  – говорит Ирвин, переключаясь на испанский,  – Sí, pero el departamiento[108], n’est pas assez grande[109] для всей кучи.

Она понимала все три языка и ей пришлось сдаться. Меж тем, когда дело уладилось, мы все рванули врубаться в Воровской Рынок в центре, но едва выскочили на улицу какие-то мексиканские ребятишки пившие коку издали при виде нас долгий тихий свист. Я рассвирепел поскольку не только приходилось терпеть теперь такое в компании моей разношерстной чудной банды но и считал это несправедливым. Однако Ирвин, этот международный хепак, сказал

–  Это не пидарам свистят или что ты там еще себе вообразил в своей паранойе – это свист восхищения.

–  Восхищения?

–  Разумеется,  – и несколько вечеров спустя точно эти мексиканцы постучались к нам с мескалем в руках, хотели выпить и почествоваться, кучка мексиканских студентов-медиков как оказалось живущих двумя этажами выше (еще позже).

Мы двинулись вниз по улице Орисаба в свою первую прогулку по Мехико. Я шел с Ирвином и Саймоном впереди, разговаривая; Рафаэль (как и Гэйнз) шел далеко в стороне один, по кромке тротуара, задумавшись; а Лазарь топал своей неспешной походной чудовища отстав от нас на полквартала, иногда разглядывая сентаво у себя в ладони и размышляя где бы купить мороженого с содовой. Наконец мы обернулись и увидели как он заходит в рыбную лавку. Всем пришлось возвращаться и вытаскивать его оттуда. Он стоял перед хихикавшими девицами протянув руку с монетами повторяя

–  Марожно с содой, хочу марожно с содой,  – со своим смешным нью-йоркским акцентом, бормоча под нос, невинно на них уставившись.

–  Pero, señor, no comprendo.[110]

–  Марожно с содой

Когда Ирвин с Саймоном нежно вывели его наружу и мы возобновили прогулку, он вновь отстал на полквартала и (как теперь печально вскричал Рафаэль)

–  Бедняга Лазарь – не знает что делать с песо!

–  Потерялся в Мехико не зная что сделать с песо! Что же станет с бедным Лазарем! Так грустно, так грустно, жизнь, жизнь, может ли кто вынести ее!

Однако Ирвин с Саймоном весело шагали вперед к новым приключениям.

12

Так мой мирный покой в Мехико подошел к концу хоть я и не сильно возражал поскольку с писательством моим пока было покончено но на самом деле на следующее утро было чересчур когда я сладко спал на своей одинокой крыше и ворвался Ирвин

–  Вставай! Едем в Университет Мехико!

–  Какое мне дело до Университета Мехико, дай поспать!  – Мне снилась таинственная мировая гора где все и всё было, чего суетиться?

–  Ты дурак,  – сказал Ирвин в одно из своих редких мгновений когда у него с языка срывалось то что он действительно обо мне думает,  – как ты можешь спать весь день и никогда ничего не видеть, зачем тогда вообще быть живым?

–  Ты невидимая сволочь я вижу тебя насквозь.

–  В самом деле?  – вдруг заинтересовавшись присаживается ко мне на постель,  – Ну и на что это похоже?

–  На то что толпа маленьких Гарденов будет путешествовать неся околесицу до самой могилы, болтая про чудеса.  – То был наш старый спор про Сансару против Нирваны хоть высочайшая буддистская мысль (ну, Махаяна) и подчеркивает что нет разницы между Сансарой (этим миром) и Нирваной (не-миром) и может быть они и правы. Хайдеггер с его «эссентами» и его «ничем».  – А раз так,  – говорю,  – то я сплю дальше.

–  Но Сансара лишь крестик таинственной отметки на поверхности Нирваны – как ты можешь отвергать этот мир, не замечать его как ты пытаешься сделать, на самом деле плохо получается, когда это поверхность того чего ты хочешь и тебе следует ее изучать?

–  Так мне уже надо ехать в этих гнусных автобусах в дурацкий университет где стадион у них в форме сердца или как?

–  Но это ведь большой международный знаменитый университет там полно неучей и анархистов а некоторые студенты даже из Дели и Москвы —

–  Так на хер Москву!

Между тем ко мне на крышу поднимается Лазарь таща за собой стул и большую связку совершенно новых книг которые он вчера заставил Саймона купить (довольно дорогих) (книги по рисованию и искусству)  – Он устанавливает стул поближе к краю крыши, на солнышке, а прачки хихикают, и принимается читать. Но не успеваем мы с Ирвином закончить спор про Нирвану в моей келье как он встает и возвращается вниз, оставив и стул и книги на крыше,  – и ни разу больше даже глазом не повел в их сторону.

–  Это безумие!  – ору я.  – Я пойду с тобой показать тебе Пирамиды Теотихуакана или чего-нибудь интересное, но не тащи меня на эту дурацкую экскурсию,  – Однако заканчивается тем что я все равно иду поскольку хочу посмотреть чего они все собираются делать дальше.

В конце концов, единственная причина жизни или истории есть «Что Было Дальше?»

13

В их квартире внизу стоял кавардак. Ирвин с Саймоном спали на двуспальной кровати в единственной спальне. Лазарь спал на худенькой тахте в гостиной (по своему обычаю, под одной только белой простыней натянутой на голову и полностью закутанный в нее как мумия), а Рафаэль на другом конце комнаты на коротком топчане, свернувшись клубком не снимая одежды как печальная кучка с чувством собственного достоинства.

А кухня была вся уже замусорена манго, бананами, апельсинами, нутом, яблоками, капустой и кастрюльками купленными нами вчера на рынках Мехико.

Я всегда сидел там с пивом в руке и наблюдал за ними. Стоило мне свернуть косяк как они все выкуривали его, хоть и без единого слова.

–  Хочу ростбиф!  – завопил Рафаэль проснувшись на своем топчане.  – Где тут водится мясо? Что во всей Мексике мясо вымерло?

–  Сначала мы едем в университет!

–  Сначала я хочу мяса! Я хочу чеснока!

–  Рафаэль,  – ору я,  – когда вернемся из Ирвиного университета я отведу тебя в «Куку» где ты сможешь съесть гигантский стейк на косточке а кости швырнуть через плечо как Александр Великий!

–  Я хочу банан,  – говорит Лазарь.

–  Ты же их вчера вечером все сожрал, маньяк,  – отвечает брату Саймон, тем не менее аккуратно заправляя ему постель и подтыкая простыню.

–  Ах, очаровательно,  – говорит Ирвин выныривая из спальни с тетрадкой Рафаэля. Зачитывает вслух: «Кипа огня, стог вселенной делает рывок к броскому искоренению Жуликоватых чернил?» Ух ты, как это здорово – вы осознаете как это тонко? Вселенная в огне, и большой жулик вроде Мелвиллова шулера пишет ее историю на легковоспламеняющейся марле или типа нее но помимо всего прочего самоуничтожающимися чернилами, здоровенный прикол надувший всех, как маги творящие миры которые потом сами исчезают.

–  Этому в университете учат?  – спрашиваю я. Но мы все равно идем. Садимся в автобус и едем на нем целые мили и ничего не происходит. Мы шатаемся по большому ацтекскому студгородку и разговариваем. Единственное я отчетливо помню как в читальном зале читал статью Кокто в парижской газете. Единственное что на самом деле происходит значит это и есть тот самоуничтожающийся маг марли.

Вернувшись в город я веду парней в ресторан и бар «Куку» на Коахуиле и Инсургентов. Этот ресторан порекомендовал мне Хаббард много лет назад (Хаббард еще впереди в этой истории) как довольно-таки интересную венскую ресторацию (во всем этом индейском городе) которой управляет мужик из Вены весьма энергично и амбициозно. У них подают великолепный суп за 5 песо, где полно всего чтоб накормить тебя на весь день, и конечно же эти громаднейшие стейки на косточках со всякими гарнирами за 80 центов на американские деньги. Ешь такие здоровущие стейки при свечах в полумраке и пьешь кружками хорошее бочковое пиво. А в то время о котором я пишу, светловолосый хозяин-венец в самом деле носился повсюду рьяно и энергично следя чтобы все было в порядке. Но вот только вчера вечером (теперь, в 1961) я снова сходил туда и он спал сидя в кресле на кухне, мой официант сплевывал в угол зала, а в ресторанном туалете не было воды. И мне принесли старый больной стейк худо приготовленный, весь обсыпанный картофельными чипсами,  – но в те дни стейки были еще хороши и парни пикировали на них пытаясь разрезать их ножами для масла. Я сказал,