Ангелы Опустошения - Джек Керуак

–  У них были бы большие мормонские молитвы перед голу́бками.

–  И строили бы скинии и окропляли бы их муравьиной мочой.

–  В натуре Джек – может они бы просто запаслись медом а о тебе бы и не вспомнили,  – (Ирвин)

–  А под холмом муравьиные больницы есть?  – Мы впятером склонились над муравьиным селением заинтересовавшись. Когда мы насыпали маленькие холмики муравьи сразу же начинали большую государственную оплаченную налогоплательщиками работу по удалению их.

–  Можно расплющить всю деревню, заставить ассамблеи неистовствовать и бледнеть! Одною лишь своей ногой!

–  Пока жрецы Тео валяли наверху дурака эти мураши только начинали копать настоящий подземный супермаркет.

–  Сейчас он должен стать уже огромным.

–  Можно взять лопату и исследовать все их коридоры – Какая жалость что Господь должно быть не наступил на них,  – но скорее сделано чем сказано, Лазарь уходя от нас обратно к пещерам оставляет свои чудовищные следы башмаков прямой рассеянной линией поперек полудюжины искренних римских селений.

Мы идем за Лазарем следом осторожно обходя муравейники. Я говорю:

–  Ирвин, разве Лаз не слышал что мы говорили о муравьях – битый час?

–  О ага,  – живо так,  – но теперь он думает о чем-то другом.

–  Но он идет прямо по ним, прямо по их деревням и головам —

–  А-а ну да —

–  Своими большими громадными башмаками!

–  Ага, но он о чем-то там думает.

–  О чем?

–  Не знаю – если б у него был велосипед было б хуже.

Мы наблюдали как Лаз топал прямиком по Лунному Полю к своей цели, которая была камнем чтобы сесть.

–  Он чудовище!  – вскричал я.

–  Что ж ты сам чудовище когда ешь мясо – подумай обо всех этих маленьких счастливых бактериях которые должны совершить отвратительное путешествие сквозь пещеру твоих кислотных кишок.

–  И все они превращаются в волосатые узелки!  – добавляет Саймон.

15

Итак, как Лазарь шагает по деревням, так Господь шагает по нашим жизням, и словно рабочие или солдаты мы вечно сипятимся словно суетуны суматошные чтоб скорее исправить урон, хоть всё это в конце и безнадега. Ибо у Господа ступня больше чем у Лазаря и всех Тескоков Тексаков и Маньян завтрашнего дня. Заканчивается тем что мы следим за сумеречным баскетбольным матчем между индейскими мальчишками возле автобусной остановки. Стоим под старым деревом на перекрестке немощеных дорог, принимая пыль когда ее приносит ветром с равнин Высокогорья Мехико унылых как нигде больше может только в Вайоминге в октябре, в самом конце октября…

p. s. Последний раз когда я был в Теотиуакане, Хаббард сказал мне

–  Хочешь поглядеть на скорпиона, мальчик?  – и приподнял камень – Там сидела самка скорпиона рядом со скелетом своего супруга, которого съела – С воплем «Йяааа!» Хаббард поднял огромный камень и обрушил его на всю эту сцену (и хоть я и не Хаббард, но в тот раз вынужден был с ним согласиться).

16

Как невероятно тускл в самом деле настоящий мир после того как помечтаешь о веселых блядских улицах и о веселых танцевальных ночных клубах но заканчиваешь как Ирвин и Саймон и я, однажды ночью мы вышли одни, недвижно вглядываясь в холодные и костлявые булыжники ночи – Хоть в конце переулка и может быть неоновая вывеска переулок невероятно печален, по сути невозможен – Мы вышли в более-менее спортивном облачении, с Рафаэлем на буксире, пойти потанцевать в «Клуб Бомбей» но в тот миг когда задумчивый Рафаэль учуял эти улицы дохлых собак и увидел занюханные униформы битовых певцов mariachi,[114] услыхал скулеж хаоса безумного кошмара который суть ночь на улице вашего современного города то поехал домой на такси один, говоря

–  Насрать на все, я хочу рог Эвридики и Персефоны – Я не хочу топтать грязь сквозь всю эту хворь —

У Ирвина сохраняется стойкая и суровая веселость ведущая его к тому что он продолжает вести меня и Саймона к замызганным огням – В «Клубе Бомбей» дюжина сумасшедших мексиканских девок танцует по песо за бросок и бедра их вскинуты прямо в мужчин, иногда придерживают мужчин за штаны, пока невообразимо печальный оркестр выдувает тоскливые песни с эстрады скорбей – На лицах трубачей никакого выражения, мамбо-барабанщику скучно, певец думает что он в Ногалесе распевает серенады звездам а на самом деле он лишь похоронен в наитрущобнейшей дыре трущоб бередя грязь у нас на губах – Грязегубые бляди прямо за склизким углом Бомбея выстроились вдоль изъязвленных оспой стен кишащих клопами и тараканами выкликивая парадирующих развратников которые шныряют туда и сюда пытаясь разглядеть в темноте как выглядят девки – Саймон одет в рыжий спортивный пиджак и танцует романтически разбросав свои песо по всей площадке, склоняясь к черноволосым партнершам.

–  Ну не романтичен ли он?  – говорит Ирвин вздыхая в кабинке где мы с ним пьем «дос экис».[115]

–  Ну он не вполне похож на веселого американского туриста прожигающего жизнь в Мехико —

–  Почему нет?  – спрашивает Ирвин раздраженно.

–  Мир везде такой тупой – типа представляешь себе когда приезжаешь в Париж с Саймоном там будут дождевики и Триумфальные Арки блистательной печали а вы все это время будете зевать на остановках автобусов.

–  Что ж. Саймон хорошо проводит время.

Все же Ирвин не может совсем уж не согласиться со мной пока мы бродим вверх и вниз по темной блядской улице и он содрогается подмечая мимоходом грязь в колыбельках, за розовым тряпьем. Он не хотел никого снимать и заходить внутрь. Делать это приходится нам с Саймоном. Я отыскиваю целую группу шлюх семьей сидящих в дверях, старые оберегают молодых, я подзываю самую юную, лет четырнадцати. Мы входим и та кричит «Agua caliente» требуя от шлюшки-помощницы горячей воды. Слышно как за хилой занавеской скрипят настилы где на гнилых досках раскладывают тощий матрас. Стены сочатся липким фатумом. Как только мексиканка выныривает из-за шторки и видишь как девочка скидывает ноги на пол вспышкой смуглых бедер и дешевенького шелка, моя малютка вводит меня туда и без лишних церемоний начинает подмываться присев на корточки.

–  Трес песо,[116] – жестко говорит она убедившись что получила свои 24 пенса прежде чем мы приступим.

Когда же мы приступаем то она такая маленькая что не можешь ее найти по меньшей мере после целой минуты на ощупь. Затем кролики помчались, будто американские старшеклассники со скоростью миля в минуту… единственный путь для молодых, на самом деле. Но и ее это не особенно интересует. Я обнаруживаю что теряю себя в ней без единой йоты тренированной ответственности сдерживающей меня типа «Вот он я совершенно свободный как тварь в безумном амбаре султана!» и так я и пру, кому какое дело.

Но Саймон в своей странной русской эксцентричности тем временем выбрал жирную старую шлюху которую бомбили с самого Хуареса вне всякого сомнения аж со времен Диаса,[117] он уходит с нею на зады и мы на самом деле (с тротуара) слышим великие хиханьки которые там происходят поскольку Саймон очевидно заигрывает со всеми дамами. Иконы Девы Марии прожигают стены насквозь. Трубы за углом, ужасная вонь старых жареных колбас, запах кирпича, влажный кирпич, грязь, банановая кожура – а над обвалившейся стеной видны звезды.

Неделю спустя у бедного Саймона начинается гонорея и ему надо колоть пенициллин. Он не озаботился почиститься особой целебной мазью, как это сделал я.

17

Он не знал этого сейчас когда мы ушли с блядской улицы и просто пошли шляться по главному тусовищу битовой (бедной) ночной жизни Мехико, улице Редондас. Совершенно неожиданно увидали поразительное зрелище. Маленький молоденький женственный эльф лет 16-ти стремглав промчался мимо таща за руку босоногого оборвыша-индейца лет 12-ти. Они все время озирались. Я оглянулся и заметил что за ними наблюдает полиция. Они резко свернули и спрятались в темном дверном проеме боковой улочки. Ирвин был в экстазе.

–  Ты видел старшего, совсем как Чарли Чаплин и Малыш мелькают вдоль по улице рука об руку влюбленные, а их преследует жлобина-шпик – Давай с ними поговорим!

Мы приблизились к странной паре но те заспешили прочь испугавшись. Ирвин заставил нас вить по улице петли пока мы не столкнулись с ними вновь. Легавых поблизости не было. Старший пацан засек какое-то сочувствие в глазах у Ирвина и остановился поговорить, сначала попросив сигарет. По-испански Ирвин выяснил что они любовники но бездомные и полиция преследует их специально по какой-то ебанутой причине или же один ревнивый фараон. Они спали на пустырях в газетах или иногда в плакатах сорванных со стендов. Старший был просто голубым но без этой вот вашей американской трепливости подобных типов, суров, прост, серьезен, с каким-то преданным профессионализмом дворцового плясуна по поводу своей педовости. Бедный же 12-летний был просто индейским мальчуганом с огромными карими глазами, вероятно сиротой. Он хотел от Пичи одного чтобы тот время от времени давал ему тортилью и показывал где можно спать в безопасности. Старший, Пичи, красился, лиловые веки и все дела и довольно безвкусно но он не переставал выглядеть скорее исполнителем в спектакле чем кем-то другим. Они убегали по синему червивому переулку когда вновь объявились лягаши – мы видели как они улепетывают от нас, две пары ног, к темным хибарам закрытого мусорного базара. После них Ирвин с Саймоном смотрелись как обычные люди.