Ангелы Опустошения - Джек Керуак

–  Как насчет Александра Великого?

–  Я не знал других генералов что скакали бы перед своей кавалерией размахивая мечом,  – и он снова засыпает.

И той ночью я вижу Луну, Цитлаполь по-ацтекски, и даже рисую ее на залитой лунным светом крыше малярной краской, синей и белой.

8

Как пример, значит, моего мира в то время.

Но дела заваривались.

Взгляните на меня еще разок чтобы лучше во всем разобраться (сейчас я уже косею): – Я сын вдовы, в настоящее время она проживает с родственниками, без гроша в кармане. У меня есть только летняя получка горного наблюдателя в жалких аккредитивах по 5 долларов – здоровый засаленный рюкзачище полный старых свитеров и пакетиков с орешками и изюмом на тот случай если я вдруг попаду в голодную полосу и прочие бродяжьи догоны – Мне 34, выгляжу нормально, но в джинсах и жутковатых прикидах народ боится даже взглянуть на меня поскольку я в самом деле похож на сбежавшего из психушки пациента у которого достанет физической силы и природного собачьего чутья чтобы выжить за воротами заведения кормиться и перемещаться с места на место в мире который с каждым днем постепенно становится все у́же и у́же в своих воззрениях на чудачество – Когда я шагал сквозь городки посреди Америки на меня подозрительно косились – Мне надо было жить по-своему – О «нонконформизме» я где-то смутно слыхал (у Адлера? Эриха Фромма?)  – Но я был полон решимости радоваться!  – Достоевский сказал «Дайте человеку его Утопию и он с ухмылкой намеренно уничтожит ее» и я был полон решимости с той же самой ухмылкой опровергнуть Достоевского!  – К тому же я был видным алкашом который взрывался где бы и когда бы ни напивался – Мои друзья в Сан-Франциско говорили что я Безумец Дзена, по крайней мере Пьяный Безумец, однако сидели со мною в полях под луной распевая и распивая – В 21 год меня списали с военного флота как «шизоидную личность» после того как я заявил флотским врачам что не выношу дисциплины – Даже сам я не могу понять как объяснить себя – Когда книжки мои стали знаменитыми (Бит-Поколение) и интервьюеры пытались задавать мне вопросы, я просто отвечал им первое что приходило в голову – У меня не хватало духу сказать чтоб они оставили меня в покое, что, как позже посоветовал Дэйв Уэйн (замечательный тип с Биг-Сура) «Скажи им что ты занят интервью с самим собой» – Клинически, во время начала этой истории, на крыше над Гэйнзом, я был Амбициозным Параноиком – Ничто не могло запретить мне писать большущие книги прозы и поэзии за просто так, то есть без надежды когда-либо их опубликовать – Я просто писал их поскольку был «Идеалистом» и верил в «Жизнь» и расхаживал оправдывая ее своими искренними каракулями – Довольно странно, эти каракули были первыми в своем роде на свете, я зачинал (сам того не ведая, говорите?) новый способ письма о жизни, никакой художественности, никакого ремесленничества, никакого пересматривания запоздалых соображений, сердцедробительная дисциплина испытания истинным огнем где не можешь вернуться но поклялся «говорить сейчас или навеки придержать язык» и все здесь невинная валяющая дальше исповедь, дисциплина того как сделать разум рабом языка без единого шанса солгать или дополнить мысль (в соответствии с изречениями не только Dichtung Wahrheit[96] Гёте но и Католической Церкви моего детства)  – Я писал те манускрипты как пишу и этот в дешевых тетрадках по никелю штука при свече в нищете и известности – Известности себя – Ибо я был Ти Жан,[97] и трудность объяснить все это и «Ти Жан» тоже заключается в том что те читатели кто не дочитал до этого места в предыдущих работах не знают предыстории – А предыстория такова что мой брат Жерар который говорил мне разные вещи перед смертью, хоть я ни слова и не помню, или может быть помню, или может быть помню несколько (мне было всего лишь четыре года)  – Но говорил мне вещи о почтении к жизни, нет, по крайней мере о почтении к идее жизни, которое я перевел в том смысле что сама жизнь и есть Дух Святой —

Что мы все скитаемся сквозь плоть, пока голубка взывает к нам, назад к Голубке Небесной —

Поэтому я писал в честь вот этого, и у меня были друзья вроде Ирвина Гардена и Коди Поумрея которые говорили что у меня все получается ништяк и ободряли меня хотя я на самом деле был чересчур сладостно безумен для того чтобы прислушиваться даже к ним, я б все равно это делал – Что это за Свет что сносит нас вниз – Свет Падения – Ангелы по-прежнему Падают – Какое-то объяснение типа этого, едва ли предмет для Семинара в Нью-Йоркском Универе, поддерживало меня так чтобы я мог пасть вместе с ним, вместе с Люцифером, к Буддовому идеалу эксцентричного смирения – (В конце концов, почему Кафка написал что он вот такенный Таракан) —

И к тому же не думайте что я такой уж простачок – Развратник, судовой дезертир, лодырь, накалывал старушек, даже педиков, идиот, нет пьяный младенец-индеец когда напьюсь – Получал дюлей отовсюду и никогда не давал сдачи (разве что когда был молодым крутым футболистом)  – По сути я даже не знаю чем я был – Каким-то лихорадочным существом разным как снежинка. (Вот заговорил как Саймон, грядущий впереди.) Как бы то ни было, дивная каша противоречий (ничего так себе, сказал Уитмен) но более подходящая для Святой Руси XIX столетия чем для вот этой современной Америки стриженых затылков и угрюмых харь в «понтиаках» —

«Все ли я высказал?» – спросил Лорд Ричард Бакли[98] перед смертью.

Посему заварка была такова: – парни ехали в Мехико встретиться со мной. Снова ангелы опустошения.

9

Ирвин Гарден был художником как и я, автором великой оригинальной поэмы «Взвой», но ему никогда не требовалось уединения как в нем нуждался я, его постоянно окружали друзья и иногда десятки знакомых которые приходили к его двери бородатые тихонько постучавшись среди ночи – Ирвин никогда не бывал без собственного близкого окружения, как вы уже видели, начиная со своего спутника и возлюбленного Саймона Дарловского.

Ирвин был педик и признавался в этом публично, таким образом вызывая толчки от Филадельфии до Стокгольма как в вежливых деловых костюмах так и в футбольных тренировочных штанах – На самом деле, по пути на встречу со мной (а я не педик) в Мексику Ирвин полностью разделся на поэтическом вечере в Лос-Анджелесе когда кто-то из публики заорал «Это в каком же смысле, нагая?» (имея в виду как он пользовался выражениями «нагая красота» или «нагие исповеди» в своих стихах)  – Поэтому он разделся и встал совсем голый перед мужчинами и женщинами, но вместе с тем довольно четкой и спокойной толпой бывших парижских экспатриантов и сюрреалистов —

Он ехал ко мне в Мексику вместе с Саймоном, светловолосым 19-летним пареньком русских кровей который в самом начале педиком не был но влюбился в Ирвина и в Ирвинову «душу» и поэзию, поэтому обслуживал своего Мастера – Ирвин гнал перед собою в Мексику табунчик из двух других мальчишек, одним был младший брат Саймона Лазарь (151/2) а другим Рафаэль Урсо из Нью-Йорка великий молодой поэт (тот самый кто написал впоследствии «Атомную Бомбу» и журнал «Тайм» перепечатал ее кусок чтоб показать как смешно но все ее полюбили) —

Перво-наперво, кстати, читателю следует знать что став писателем я познакомился со многими гомосексуалистами – 60 % или 70 % наших лучших писателей (если не 90 %) педики, из-за мужского секса, и вы неизбежно встречаетесь с ними и разговариваете и обмениваетесь рукописями, встречаете их на вечеринках, чтениях, повсюду – Это не мешает писателю-негомосексуалисту быть писателем или общаться с писателями-гомосексуалистами – Тот же самый случай с Рафаэлем, который «знал всех», как и я – Я мог бы предоставить вам список гомосексуалистов в искусстве в милю длиной но нет смысла сильно извлекать цимис[99] из относительно безобидного и четкого положения вещей – О вкусах не спорят.

Ирвин писал и говорил что они приедут через неделю поэтому я спешил и закончил свой роман всплеском энергии как раз к дате их приезда, но они опоздали на две недели из-за дурацкой остановки в Гвадалахаре по пути чтоб навестить там какую-то скучную поэтессу. Поэтому я в конце концов просто сидел на своей tejado[100] крыше поглядывая вниз на улицу ожидая пока Четверка Братьев Маркс не придет пешком по Орисабе.

Между тем Старина Гэйнз также волновался об их приезде, от лет изгнания (вдали от семьи и правосудия в США) он стал одинок и к тому же знал Ирвина очень хорошо по прежним дням на Таймс-сквер когда (в 1945) Ирвин и я и Хаббард и Хак бывало тусовались по съемным барам просвещаясь по части наркотиков. В те дни Гэйнз был в зените своей славы пиджачного вора и иногда бывало читал нам лекции по антропологии и археологии перед статуей Отца Даффи,[101] хоть его никто и не слушал. (Именно мне в конце концов стукнула в голову великая мысль послушать Гэйнза, хоть Ирвин тоже, даже в самые первые дни.)