Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова - Сергей Иванович Валянский

Конечно, никому и теперь не возбраняется предполагать, что элементы могут превращаться друг в друга, но опыты, беспощадные опыты, показывают, что во всех случаях, когда дело как будто бы шло о превращениях элементов, была или ошибка, или обман. Достоинство современной науки именно в том, что она не дорожит теориями, могущими лишь служить для успокоения ума в качестве разгадки якобы одной из тайн природы, а выбирает из них лишь такие, которые находятся в согласии с действительными законами природы. Одна из тайн природы — химические элементы — не будет разгадана тем, что мы построим гипотезу сложности того или иного вида как гипотезу сложности элементов. Работа автора — удовлетворение естественной потребности мыслящего человека выйти из пределов видимого горизонта, но значение ее чисто субъективное. Это удовлетворение собственного ума, это личная атмосфера, ибо недостает еще проверки, нельзя было бы прийти к тем же выводам (как, например, интересные соображения автора о кристаллизационной воде) обыденными средствами, не прибегая к гипотезам, требующим такой радикальной реформы ходячих понятий. Работа в химии, на почве чисто абстрактной, очень тягостна, так как простор мысли сильно стеснен обилием имеющегося уже фактического материала. После той большой работы мысли, которая затрачена автором на анализ химических отношений с высоты, так сказать, птичьего полета, можно было бы ему посоветовать остановить свое внимание на областях более ограниченных, с тем чтобы дать их законченную обработку. Опыт мышления и приобретенный навык не пропали бы даром. Могло бы случиться то, что произошло с Карно, открывшим свой знаменитый закон термодинамики при помощи неправильного представления о теплоте: «представление» о сущности теплоты, как видно, не играло роли в выводе, созданном верным пониманием реальных соотношений. Пусть же мне автор простит малое внимание, уделенное мной в этой записке его представлениям. Ежедневная работа в области науки приучает оставлять в стороне субъективное и выдвигать лишь объективное».

Затем Николай Александрович продолжил свой рассказ:

«Разумеется, я не мог в то время подтвердить свои представления бесспорными опытными данными. И не только из-за того, что я сидел в тюрьме. Просто общий уровень развития экспериментальной науки того времени не позволял это сделать. Таким образом, даже столь крупный ученый, как Д. П. Коновалов, не увидел в моем труде того, что вскоре стало ясно многим ученым.

28 октября 1905 года передо мной раскрылись ворота тюрьмы. Я поселился на окраине Петербурга, и там меня разыскал профессор П. Ф. Лесгафт. Сначала я руководил практическими занятиями, потом стал доцентом, а вскоре и профессором по кафедре физической химии, утвержденным Министерством народного просвещения. Вышедшие за эти два года мои труды дали мне звание не только профессора, но и доктора химии.

Вскоре после, освобождения из заключения я познакомился с Н. Н. Бекетовым и Д. И. Менделеевым, от которых надеялся получить отзыв о своих работах по химии, главным образом по теории строения вещества и происхождения химических элементов.

20 декабря 1906 года я встретился с Менделеевым. Во время этой беседы мы затронули вопрос о значении полученных мной выводов для раскрытия сущности периодического закона. Пытаясь убедить Менделеева в том, что его периодическая система представляет собой лишь частный случай среди многих периодических систем, существующих в космосе, я указывал на поразительное сходство периодических систем химических элементов и углеводородных радикалов. Однако Менделеев ответил, что аналогия не есть доказательство, хотя и соглашался, что многие сходства между его системой и системами углеводородов поразительны.

Моя попытка подтвердить справедливость проведенной мной аналогии ссылкой на открытое в конце XIX века явление радиоактивности, при которой эманация радия со временем превратилась в гелий, также не достигла цели. К своему величайшему удивлению, я обнаружил, что Менделеев отрицал даже самый факт радиоактивного распада радия, рассматривая его как ошибку наблюдений вследствие малого количества исследованного вещества. Согласившись наконец с тем, что моя теория может объяснить химические свойства атомов, Менделеев остался убежденным в том, что нет в природе такой силы, которая могла бы их разложить.

Ссылка на эволюцию химических элементов в связи с эволюцией небесных тел показалась Менделееву наиболее убедительной. В данном случае мои аргументы сводились к тому, что невозможно предположить, чтобы в первоначальной туманности, в которой образовались Солнце и планеты, с самого начала химические элементы существовали в тех же пропорциях, как в теперешних планетах и на Солнце. То же самое — относительно звезд и порождающей их материи. Следовательно, химические элементы должны были эволюционировать вместе с небесными телами. Выслушав меня, Менделеев некоторое время оставался в недоумении, а потом воскликнул: «Ну, тут вы меня застали врасплох!» — и попросил меня зайти к нему через месяц. Однако второе свидание не состоялось — через месяц Менделеева не стало. Но перед смертью он успел добиться для меня степени доктора химии honoris causa.

На основе рукописи, созданной в Шлиссельбурге в 1907 году, я издал книгу «Периодические системы строения вещества. Теория образования химических элементов».

Наиболее серьезной из работ, вышедших до революции, я считаю именно эту книгу, потому что изложенная там теория строения атомов, детали которой в некоторых случаях я сам считаю теперь устаревшими, оправдалась уже в общих чертах всеми позднейшими экспериментальными исследованиями. Не надо забывать, что она была написана еще в конце XIX века, когда взгляды Менделеева об абсолютной неразложимости атомов считались чем-то вроде аксиомы среди русских ученых, и что выработанная в уединении крепости моя теория предусматривала: 1) существование безвалентных элементов; 2) разложимость атомов на гелий и остаточные компоненты вроде электронов; 3) существование изотопов у каждого тяжелого атома; 4) существование предельной нормы