Украинский национализм: ликбез для русских, или Кто и зачем придумал Украину - Кирилл Галушко

8 июля (н. ст.) 1709 г. под Полтавой любимый своим войском шведский король не смог полноценно командовать из-за ранения. Не имея единого стратегического плана, шведская армия со своими украинскими союзниками потерпела сокрушительное поражение от превосходящей числом почти в два раза российской армии, которая могла, к тому же (в отличие от шведов), использовать артиллерию. Если исходить из объективных обстоятельств, поражение было предрешено. Карлу и Мазепе с остатками бегущих войск пришлось отступать и перейти турецкую границу. 3 октября 1709 г. престарелый гетман умирает возле крепости Бендеры (современная Молдова).

Честно признаюсь: я не хотел бы оказаться на его месте. Мазепа дольше всех был украинским гетманом, большими усилиями, мудростью и предусмотрительностью подняв свою небольшую страну из Руины, любовно выстроил свой Батурин, поднял к небу десятки храмов, он при этом был весьма обеспеченным человеком, и оставайся он до конца с Петром — горя бы не ведал… Я не знаю, что в действительности его толкнуло на тот откровенно жертвенный шаг, — и никто не знает, ни украинский, ни российский историк. Я также понимаю, почему он умер вскоре после Батурина и Полтавы: жутко видеть такое крушение всего, что составляло твою жизнь, интересы и надежды. Но я знаю и то, чего не знал Мазепа: все последующее украинское движение, понятия и представления которого были бы во многом гетману непонятны, всегда несло на себе то ли позорное клеймо, то ли почетный титул «мазепинцев». Его жизнь закончилась катастрофой, и можно воспринимать его как «неудачника», но очень мало людей в истории смогли бы похвастаться тем, что их одно-единственное решение для многих и многих поколений людей превратилось в символ веры. Что многие повторили этот трагический путь — даже и через 200, и через 250 лет после него. Звучит это, возможно, чрезмерно пафосно, но и в начале ХХ в. для российской администрации слово «мазепинство» значили очень многое. Вышло оно из употребления лишь после появления «петлюровцев» и «бандеровцев».

25. Первый политический эмигрант

Преемником Мазепы для тех старшин и запорожцев, которым удалось спастись, с 1710 г. стал Пилип Орлик, носитель чешской баронской фамилии, из белорусской шляхты, при Мазепе — генеральный писарь Войска Запорожского, одна из наиболее светлых голов тогдашней Украины, патриот, потративший остаток своей жизни на попытки найти в Турции и Европе поддержку украинскому делу.

Он считается первым политическим эмигрантом украинской истории (потом их появится еще очень и очень много). Ему также приписывается авторство первой украинской Конституции, но в те времена в понятие «конституция» вкладывался несколько иной смысл, чем сегодня: Орлик и сотоварищи создали по традиции Речи Посполитой договор гетмана (как короля) с казацким народом (как с шляхтой). То есть уникальным этот документ назвать нельзя, но он свидетельствует о правовой зрелости, четком представлении о договорном характере государственной власти, разделении прав и обязанностей гетмана и казацкого народа.

На 1711 г. приходится попытка Орлика вернуться в Украину во время русско-турецкой войны. Он дошел с казаками и ногайцами до Белой Церкви, но поход оказался неудачным из-за бесконтрольности ордынцев, которые разорили край и подорвали доверие населения к Орлику. В том же году Петр І угоняет на левый берег Днепра жителей тех городов и местечек, которые прежде Орлика поддержали.

Представление о том, что Петр после Полтавы истово уверовал в свою победу, неверно. Так и не постигнув стратегического перелома в войне и открывшихся перспектив, он упорно предлагает Карлу XII мирное соглашение. Теперь шведскому королю пришлось заняться тем, что ему годом раньше предлагал Мазепа, — привлечь на свою сторону Турцию. Прутский поход Петра закончился позорной неудачей, после чего пришлось пожертвовать теми завоеваниями на юге, которые были сделаны накануне Северной войны. В достигнутом предварительном соглашении с турками он признавал необходимость вывести свои войска с «земель казаков», но этот пункт, благодаря взяткам московских дипломатов, был ограничен Правобережьем. Орлик попытался туда пробиться, но на Правобережье уже были введены польские войска, а Варшаве удалось в 1714 г. добиться у султана уступки этих территорий.

Дальнейшие годы Орлик мигрировал по европейским дворам в попытке организовать коалицию против России, добиваясь «освобождения бедной отчизны нашей Украины от тяжкого и тиранского московского подданства» и предупреждая о растущей угрозе с востока. Успеха он не достиг и умер в 1742 г. Один из его сыновей — Григорий Орлик — стал маршалом Франции.

26. Слияние и поглощение: конец украинской автономии

Веселая царицаБыла Елисавет:Поет и веселится,порядка только нет.Какая ж тут причина,И где же корень зла,Сама ЕкатеринаПостигнуть не могла.«Madame, при вас на дивопорядок расцветет, —писали ей учтивоВольтер и Дидерот, —Лишь надобно народу,Которому вы мать,Скорее дать свободу,Скорей свободу дать».«Messieurs, — им возразилаОна: — vous me comblez»[37],И тотчас прикрепилаУкраинцев к земле.

Восемнадцатый век положил конец государству Богдана Хмельницкого и, казалось бы, окончательно похоронил «украинский вопрос», оставив его в экзотике исторического прошлого. Однако это во многом было лишь видимостью, поскольку исчезали автономные государственно-правовые образования, а само население украинских земель продолжало себе жить, периодически напоминая о себе. Эти проявления «национального духа» отнюдь не являлись свидетельством существования тогда некоего «украинского национализма», однако говорили о наличии у местного сообщества потенциала сохраняющейся «непохожести» на других. В будущем эту непохожесть можно будет использовать, «обыграть» определенным образом с приходом новых интеллектуальных, литературных и политических веяний.

Характерно, что угасание автономной государственности, повлекшее смерть давнего книжного и канцелярского староукраинского языка, создало почву для радикального обновления языковой сферы — обращению к первоисточнику, то есть к языку живому, разговорному, народному. Произошло это под самый занавес все того же XVIII в. в эпическом бурлеске Ивана Котляревского «Энеида». Сей творческий эксперимент неожиданно оказался лишь первой ласточкой грядущего прихода новой украинской литературы, принесенной эпохой романтизма.

Но вернемся к началу столетия. Как мы помним, Украина была разделена в основном между Россией и Польшей. Правобережье на юг от Киева, опустевшее в Руину, было то стихийно, то организованно снова колонизировано украинским населением, снова вспахано и засеяно. Там же возрождается казачество с извечной функцией контроля исламской границы. Оно имело свои неизменные привычки и наклонности, и уже в 1700–1704 гг. воевало с Речью Посполитой. С приходом левобережных войск Мазепы правобережные полки в 1704–1709 гг. влились в его армию.

После русско-турецкой войны 1711–1713 гг., Адрианопольского мира России и Турции (1712) и Карловацкого трактата Польши и Турции (1714) Правобережье закрепилось за Речью Посполитой до второго раздела Польши (1793). Уходя с тех территорий, российская армия снова перегнала население на левый берег. Но Правобережье было снова заселено — вспахано и засеяно — все теми же украинцами. Бесконечные миграции с одного берега на другой, приход новых колонистов и их очередные депортации — все это объясняет такую схожесть антропологического типа центральной Украины, население которой было неоднократно перемешано между обоими берегами.

Однако общим итогом правобережных событий стало восстановление польского землевладения и единственным воплощением казацких традиций стало гайдамацкое повстанческое движение (его апогей — восстание Колиивщина в 1768 г.), подкрепленное близостью Запорожья. В итоге это означало, что если на левом берегу сформировалась прослойка местной старшинской элиты, то на правом «политическим классом» остались лишь польские шляхтичи. Посему, несмотря на преимущественно украинское население, будущий «Юго-Западный край России» считался неблагонадежным, «польским» и принимал участие в польских восстаниях (правда, без участия селян). В последствии российские власти заметным образом отличали этот регион от более близкой и понятной им Левобережной Малороссии. Какая-то своя, украинская по происхождению, элита осталась лишь на Левобережье, что потом позволило российским и советским учебникам поместить Правобережье в «аду», где процветал «социальный, национальный и религиозный гнет».