1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны - Майкл Карлей

— «Мы, конечно, не забываем о том, что написано в книге Гитлера["Mein Kampf"]», — ответил Смирнов.

— «Ах, — воскликнул Штумм, — имеется большая разница между тем, что написано и что проводится. Книга была написана давно, в тюрьме, на скорую руку... что написано в этой книге, устарело, и вы не должны принимать всерьез».22 Но советское руководство никогда не забывало о «Mein Kampf» с ее грезами о завоевании востока.

2 августа Астахов встретился с Вайцзеккером для обсуждения текущих дел. После обычного вступления о всегдашнем германском стремлении к улучшению отношений Вайцзеккер сказал, что с Астаховым желал бы встретиться сам Риббентроп, что было немалым удивлением для посла. Риббентроп подтвердил, что Германия очень заинтересована в улучшении торговых отношений. «Ваша страна производит много сырья, в котором нуждается Германия. Мы же производим много ценных изделий, в которых нуждаетесь вы». И быстро двигаясь еще дальше, заметил, что заключение экономического соглашения могло бы стать началом улучшения политических отношений. Нет причин для вражды между двумя нашими народами, говорил он, если они еще согласятся не вмешиваться во внутренние дела друг друга. «Национал-социализм не есть экспортный товар, и мы далеки от мысли навязывать его кому бы то ни было. Если в Вашей стране держатся такого же мнения, то дальнейшее сближение возможно». Астахов ответил в том же лукавом духе, а потом высказал всем знакомую уже сентенцию, что советское руководство не считает идеологические или внутренние различия непреодолимым препятствием для установления дружественных отношений между государствами. Риббентроп отреагировал на это благосклонно, заметив, что серьезных препятствий для улучшения отношений вообще не существует. И несколько раз подчеркнул, что об улаживании территориальных вопросов между Балтийским и Черным морями Германия и Советский Союз всегда смогут договориться.

Потом Риббентроп повернул беседу к вопросу о «так называемых западно-европейских демократиях». Он не придавал особенного значения их протестам. «Мы достаточно сильны и к их угрозам относимся с презрением и насмешкой. Мы уверены в своих силах (с подчеркнутой аффектацией). Не будет такой войны, которую проиграл бы Адольф Гитлер». А что касается Польши, то рано или поздно «Данциг будет наш», и решения этой проблемы недолго уже осталось ждать. Германия не принимала всерьез польские вооруженные силы; кампания против Польши будет делом семи — десяти дней. Конечно, Германия надеется, что в этом не будет необходимости. И так далее и в том же духе. Астахов описывал это как продолжительный и временами напыщенный монолог. Риббентроп просил, чтобы его мнения о германо-советских отношениях были доведены до Москвы, Астахов пообещал, добавив от себя: «...Я не сомневаюсь в том, что мое правительство готово приветствовать всякое улучшение отношений с Германией».23

3 августа по приказу Риббентропа Шуленбург отправился с визитом к Молотову, чтобы продолжить разговор, начатый в Берлине. Это было как раз на следующий день после того, как Молотов встречался с Сидсом и Наджиаром по поводу заявления Батлера в палате общин. И на этот раз германские предложения были теми же самыми, но Шуленбург все же повторил их, пересказав очередную версию предложений Шнурре о трехступенчатом улучшении отношений — в экономике, в средствах массовой информации и в культурной сфере. Это могло создать предпосылки к улучшению политических отношений. Молотов ответил примерно то же, что он говорил во время своей последней встречи с Шуленбургом в конце июня, но уже без сарказма. Он надеялся на заключение экономического соглашения, но политические проблемы оставались. Советское правительство не могло игнорировать заключение антикоминтерновского пакта, потому что это поощряло Японию к агрессии на Дальнем Востоке. И еще Молотов напомнил послу, что германское правительство упорно отказывалось от участия в тех международных конференциях, в которых участвовал Советский Союз. Как мог посол согласовать эти явно враждебные действия со внезапно изменившимся отношением германского правительства, спрашивал Молотов.

«[Я] не имею намерения оправдывать прошлую политику Германии, — ответил Шуленбург, — [я] только желаю найти путь для улучшения отношений в будущем». Это Молотову понравилось и в ответ он повторил то, что уже говорил прежде, «что советское правительство относится положительно к стремлению германского правительства к улучшению отношений. Во всяком случае, советское правительство всегда стояло и теперь стоит за нормализацию и улучшение отношений с Германией и с другими странами». Шуленбург добавил, что его правительство намерено уважать интересы Советского Союза на Балтике и в Польше. Германия не отказывается от своих притязаний на Данциг, но надеется, что этот вопрос разрешится мирно, хотя возможен и иной путь решения этого вопроса. Молотов заметил, что прежде всего от Германии зависит, понадобится ли этот «иной путь». Шуленбург стал протестовать: «свинство поляков» провоцирует Германию.

Посол повторил, что не хотел бы обсуждать германскую политику в прошлом; сейчас нужно было искать пути для улучшения отношений. Я согласен, ответил Молотов, но мы не можем забыть об этом прошлом. Вообще, отчет Шуленбурга рисует эту встречу в более позитивном ключе, нежели отчет Молотова. «В сегодняшней беседе... Молотов оставил свою обычную сдержанность и казался необычайно открытым». Во всех других пунктах отчеты в основном совпадают, что не так уж часто встречается в протоколах о германо-советских встречах. «Из всего отношения Молотова, — заключает Шуленбург, — было видно, что советское руководство постепенно привыкает к мысли об улучшении германо-советских отношений, хотя застарелое недоверие к Германии сохраняется. Мое общее впечатление таково, что в настоящий момент советское правительство полно решимости заключить соглашение с Британией и Францией, если те выполнят все их требования. Однако переговоры эти могут длиться неопределенно долго, в особенности если учесть настороженность Британии. Я полагаю, что мои заявления произвели впечатление на Молотова; тем не менее потребуются еще значительные усилия с нашей стороны, чтобы вызвать поворот в курсе советского руководства».24

Кстати, это было в тот самый день, когда Потемкин встретился с Наджиаром, чтобы сказать ему, что состав советской делегации следует воспринимать как знак советской готовности к штабным переговорам. 4 августа Молотов телеграфировал Астахову, что было бы желательно продолжать общие дискуссии с немцами. Многое может зависеть от того, как будут развиваться события на торговых переговорах.25

В тот же самый день 5 августа Астахов встретился со Шнурре, чтобы передать ему инструкции Молотова. В ответ Шнурре довольно раздраженно спросил, есть ли у поверенного другие полномочия, нежели только выслушивать германские мнения. Астахов никак не ответил на это, но сказал, что по его мнению сама позиция Молотова была уже шагом вперед. Шнурре вовсе не был в этом уверен: Молотов «слишком озабочен прошлым». Шуленбург был настроен в отношении переговоров более оптимистично: «мы по крайней мере... дали Советам пищу для размышлений». Но Молотов был полон подозрений. «В каждом слове, на каждом шагу, — писал Шуленбург, — чувствуется огромное недоверие к нам... Самое неприятное тут заключается в том, что в таких людях недоверие очень легко возбудить, зато избавляются они от него медленно и с трудом».26

8 августа Астахов опять сообщал в Москву об очередном германском плане мероприятий для подхода к улучшению политических отношений. Среди них были сотрудничество в средствах массовой информации и культурный обмен, но наиболее важная часть отводилась вопросам территориального урегулирования вдоль западных границ Советского Союза, от Балтики до Черного моря. Основываясь на информации из приватных источников, он сообщал, что «немцы готовы были бы объявить свою незаинтересованность (по крайней мере, политическую) к судьбе прибалтов (кроме Литвы), Бессарабии, русской Польши (с изменениями в пользу немцев) и отмежеваться от аспирации на Украину. За это они желали бы иметь от нас подтверждение нашей незаинтересованности к судьбе Данцига, а также [бывшей] германской Польши... и (в порядке дискуссии) Галиции».

Но такое обсуждение могло состояться только в случае «отсутствия англо-франко-советского военно-политического соглашения». Астахов нисколько не верил, что Германия будет долго придерживаться этих соглашений; любое взаимопонимание можно было планировать только на ближайшее будущее, «чтобы этой ценой нейтрализовать нас в случае войны с Польшей».27

10 августа Шнурре пригласил Астахова, чтобы обсудить текущие вопросы, а потом повернул разговор на политические вопросы.