1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны - Майкл Карлей

Майский не слишком ошибался, говоря о Чемберлене, тем удивительнее его оптимизм относительно исхода переговоров. Нисколько не доверяя премьер-министру, он все же надеялся, что англо-советский блок в конце концов будет создан. Майский даже размышлял о семи годах своей работы в Лондоне: «Медленно, но неудержимо — с зигзагами, рецидивами, провалами — англо-советские отношения улучшаются. От дела «Метро-Виккерса» до поездки военной миссии в Москву! Вот такое пройдено расстояние! Пропасть между Лондоном и Москвой все больше суживается. Через остающееся расстояние саперы все более успешно перекидывают балки и стропила, на которых должен быть укреплен мост». «Почему такое возможно? — спрашивал себя Майский. — Потому что объективный фактор — основные интересы двух держав — оказываются совпадающими». Эти интересы оказались сильнее разделявших нас идеологических факторов. И по странной иронии судьбы, полагал Майский, британское правительство, которое строит англо-советский блок против нацистской Германии, возглавляет именно тот самый Чемберлен. Посол заключает свою запись сентенциями о неизбежности мировой пролетарской революции, но мысль и без того ясна — переговоры в Москве увенчаются успехом.14

Мандель, когда он встретился с Сурицем 2 августа, не был столь оптимистичен. Думенк отправляется в Москву без детальных инструкций, говорил он: «Лондон и Париж (ввиду давления общественного мнения) желают сейчас избежать срыва соглашения, но не чувствуется стремления добиться солидного соглашения, которое следует немедленно применить». Состав делегации даже не обсуждался на заседании кабинета — беспрецедентная ситуация, учитывая важность московского соглашения.15

Странные события в Лондоне тоже не прибавляли веры в серьезность намерений англо-французов. Батлер, парламентский заместитель министра иностранных дел выступил 31 июля в палате общин, чтобы оправдать позицию правительства относительно непрямой агрессии. Батлер подверг сомнению советскую позицию в отношении независимости балтийских государств; в свете последовавших событий это, возможно, и было оправданно, однако в тот момент, когда англо-французская миссия готовилась отправиться в Москву, такое заявление могло сослужить плохую службу; впрочем, может быть, оно с той целью и клалось. Молотов был разозлен и ТАСС немедленно выступил с комментарием: «г. Батлер... допустил искажение позиции советского правительства. На самом деле разногласия состоят не в том, чтобы посягать или не посягать на независимость Балтийских стран, ибо обе стороны стоят за гарантию этой независимости, а в том, чтобы в формуле о «косвенной агрессии» не оставить никакой лазейки для агрессора покушающегося на независимость Балтийских стран».16

2 августа с Молотовым встретились Сидс и Наджиар; главной темой беседы было заявление Батлера. У Сидса не было копии этого заявления и он безуспешно пытался смягчить раздражение наркома. Молотов также пожаловался на то, что в британскую и французскую прессу просочились сведения о конфиденциальных деталях переговоров. И характер этой информации указывал, что она была из правительственных источников. «Эти методы», сказал Молотов, могут оказать весьма негативное воздействие на ход переговоров. И хотя Молотов открыто не заявлял этого, утечки информации были наверняка сфабрикованные — чтобы подготовить общественное мнение к срыву переговоров и возложить вину за это на советское правительство. Это был крайне важный момент, как уже раньше заявлял об этом Бонне.

Молотов также хотел знать, будут ли наделены военные делегации всеми необходимыми полномочиями. Небезосновательный вопрос, как выяснилось впоследствии. Сидс писал после встречи: «Молотов выглядел совершенно другим человеком, нежели был на нашей последней встрече, и я чувствую, что наши переговоры столкнутся с серьезными препятствиями». Но пусть уж лучше «буря утихнет», предлагал Сидс. Наджиар был столь же критичен и отметил, что он уже два месяца предупреждает правительство об опасности этих утечек в прессе, но без успеха.17 В своем личном письме к Сардженту Сидс был еще более откровенен.

«А теперь позвольте снять груз с души и поворчать на некоторых грешников, среди которых в качестве главных обвиняемых, я сильно подозреваю, ваших друзей из К.б...та м. н..т..в [Кабинета министров]. Неужели с этими людьми ничего нельзя сделать?

НЕУЖЕЛИ НЕЛЬЗЯ ЗАСТАВИТЬ ИХ ЗАМОЛЧАТЬ?

Среди всех этих попыток организовать переговоры, на которые затрачивается масса усилий стремящихся к этому людей, меня, как участника этого процесса вновь и вновь ставит в дурацкое положение без всякой к тому необходимости, этот поток недобросовестных намеков и слухов, просачивающихся в прессу. И к нашему стыду Лондон тут преуспел больше Парижа... Иногда мои инструкции, обусловливающие мое поведение на переговорах, становятся известны еще до того как я успеваю ими воспользоваться... Я бываю поставлен в совершенно идиотское положение... когда, например, некая лондонская газета публикует наше предложение о секретном дополнении к договору практически в то же самое время, когда мы предлагаем это советскому правительству!»18

Чтобы хоть как-то исправить положение, Батлер отправился к Майскому. Посол был настроен миролюбиво: «он был уверен, что этому инциденту не придадут слишком большого значения». Да и как иначе он мог быть настроен, принимая во внимание его уверенность в успехе московских переговоров.19

Наджиар встретился с Потемкиным, чтобы обменяться списками членов делегаций предстоящих переговоров. Ничто не могло лучше продемонстрировать серьезность советских намерений, сказал Потемкин, чем состав советской делегации, которую должен был возглавить сам нарком обороны Ворошилов, в нее входил также и начальник генерального штаба Красной армии, Б. М. Шапошников. Думенк и Дракс не были фигурами равного им ранга. Наджиару также был передан запрос Молотова об уровне полномочий англо-французской делегации. А несколькими днями позже Наджиару вновь был задан вопрос о позициях польского и румынского правительств относительно предоставления прохода для Красной армии.20

У советской делегации были все полномочия вести переговоры и подписать военную конвенцию с англо-французской делегацией. Шапошников подготовил детально проработанный документ, в котором указывались даже номера частей и соединений, которые Красная армия готова была использовать, чтобы выполнить свои обязательства. Еще более значительными представляются личные инструкции, данные Ворошилову, главе советской делегации. Среди них были следующие: «прежде всего» заявить о чрезвычайных полномочиях советской делегации и потребовать таких же для их делегаций от французской и британской сторон. «Если не окажется у них полномочий на подписание конвенции, выразить удивление, развести руками и «почтительно» спросить, для каких целей направило их правительство в СССР». Если они ответят, что прибыли только для того, чтобы обсудить подготовку военного соглашения, спросить — имеется ли у них конкретный оборонительный план на случай агрессии против будущих союзников. Если такового нет, спросить британцев и французов — на основе чего они вообще собираются договариваться. «Если французы и англичане все же будут настаивать на переговорах, то переговоры свести к дискуссии по отдельным принципиальным вопросам, главным образом, о пропуске наших войск через Виленский коридор и Галицию, а также Румынию».

«Если выяснится, что свободный пропуск наших войск через территории Польши и Румынии является исключительным, то заявить, что без этого условия соглашение невозможно, так как без свободного пропуска советских войск через указанные территории оборона против агрессии в любом ее варианте обречена на провал, что мы не считаем возможным участвовать в предприятии, заранее обреченном на провал».21

Советские инструкции предусматривали любые слабые места в позиции англо-французской делегации, а их категоричный тон не предвещал ничего хорошего. Штабные переговоры шли своим нелегким, извилистым путем к провалу; и это именно в то время, когда немцы продолжали все настоятельнее обхаживать советское руководство на самых разных уровнях — от низшего до самого высшего. Англо-французская политика окончательно зашла в тупик, чего нельзя сказать о германских инициативах того же периода.

31 июля советский пресс-атташе А. А. Смирнов побывал в германском министерстве иностранных дел, где имел встречу с заместителем главы пресс-службы Б. фон Штуммом.

— У Германии нет «каких-либо агрессивных планов против СССР», — заявил Штумм.