1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны - Майкл Карлей

Глава ШЕСТАЯ

Молотов полон подозрений

В конце июля Европа оказалась на перепутье. Англичане и французы готовились послать в Москву свои военные миссии. Гитлер игнорировал британские инициативы, направленные на улучшение отношений, в то время как германские дипломаты продолжали обхаживать Советский Союз. Молотов демонстрировал интерес к этим германским прелюдиям и, казалось, желал их продолжения и развития. Но все же, как отмечал Шуленбург, Молотов испытывал подозрения: он не доверяет ни нам, ни англичанам. В то же время усиливались признаки подготовки Германии к войне с Польшей. Кризис был неминуем и все опасались наихудшего.

И все же во Франции и Британии даже противники умиротворения испытывали в отношении штабных переговоров с Москвой некоторое беспокойство. Будут ли они успешными? А уж если нет, то помогай нам Бог. Кто знает, что Чемберлен или Бонне делали бы? В конце июля и Сидс и Наджиар предупреждали свои правительства, что в Москву лучше ехать не с пустыми руками. «Я убежден, — писал Сидс, — что прибытие в Москву британской военной миссии будет единственным доказательством нашей искренности, которому готово поверить советское правительство... каждый член Политбюро считает, что нынешнее британское правительство просто проникнуто духом «капитулянтства» перед державами Оси; по некоторая, весьма влиятельная его часть, все же полагает, что с помощью нашей прессы и общественного мнения, а также постоянного давления со своей стороны нас можно скрутить и принудить к соглашению. И это соглашение должно быть абсолютно недвусмысленным, четко прописанным в сфере военных действий».1

Наджиар несколькими днями позже отослал подобную депешу своим. Советское правительство придавало штабным переговорам огромное значение; их прогресс совершенно однозначно обусловливал прогресс во всех иных областях. Советское руководство не хотело голословных заявлений о военных обязательствах, такая позиция преобладала в нем с 1935 года, со времени подписания франко-советского пакта. Мы не хотели заключать военной конвенции, отмечал Наджиар, а сейчас и Молотов и Потемкин твердят, что без штабного соглашения не будет вообще ничего.2

Депеша эта однако не возымела никакого действия. Еще не начав переговоров французское и британское правительства уже настроились на то, что те не приведут к быстрым результатам, если вообще к чему-нибудь приведут. Переговоры можно потянуть и в конце концов заключить что-нибудь такое обтекаемое и расплывчатое. Что конкретно — Галифакса вообще не волновало. Он был убежден, что пока идут эти военные переговоры «Россия по крайней мере не перекинется в германский лагерь». Чемберлен был с ним вполне согласен, потому что «он не придавал этим переговорам вообще никакого значения». Он говорил адмиралу сэру Реджинальду Драксу, главе британской миссии в Москве, что «палата общин толкает его гораздо дальше того места, на котором хотели бы остановиться мы».3

Для англичан важным условием возможности военного соглашения было согласие Советов принять британское определение «косвенной агрессии». А в военных переговорах британские представители были проинструктированы «продвигаться как можно медленнее». Если не получится вообще никакого соглашения, то по крайней мере будет выиграно время, до осени или до зимы оттянется начало войны.4 Еще в начале лета Харви, личный секретарь Галифакса, записал в своем дневнике, что эти переговоры в Москве были «просто уловкой — главным образом благодаря медлительности и нежеланию, с которыми мы за них с самого начала взялись. Это правительство никогда и ни на что не согласится с Советской Россией».5 Эти «ничего и никогда» стали очевидны 2 августа, когда дипломаты вкратце отчитались перед Дрэксом о ходе переговоров. Из того что он услышал, Дрэкс вполне резонно заключил, что эти переговоры скорее всего ни к чему не приведут: «Когда я спросил, насколько велика вероятность провала ответом мне было краткое, но красноречивое молчание, а потом министр иностранных дел заметил, что в общем лучшей линией поведения было бы затягивание переговоров как можно дольше. Перспектива была не из блестящих, но мы все же согласились на том, что так будет лучше всего».6

Небрежение к переговорам демонстрировалось разными способами. Даже для транспортировки своей миссии в Москву британское правительство, как известно, наняло торговое судно; современные быстроходные гидросамолеты были заняты на очередных маневрах. Только какой-нибудь клерк из Форин офиса мог предполагать, что миссию следует отправить с эскортом быстроходных крейсеров! Ведь это было бы сигналом «всему миру вообще и державам Оси в частности, что мы действительно придаем какое-то значение этим переговорам». Министр все же «рассмотрел» это предложение, отмечал Сарджент. Но в конце концов решил, что... «было бы слишком вызывающе посылать крейсера на Балтику...».7 Переговоры, казалось, так мало заботили Галифакса, что он «едва прочитал» инструкции для британской делегации. Так, британской делегации было сказано избегать дискуссий о советской помощи Польше и Румынии; Советы могли сами напрямую договориться с польским и румынским правительствами. И такие инструкции были даны несмотря на то, что все знали — вопрос о правах прохода войск будет ключевым в советской позиции.8

Французы не вполне разделяли такое благодушие англичан. Они ждали переговоров с нетерпением и хотели послать свою делегацию в Москву как можно скорее. Но как случалось всегда, посожалев о планах доставки британской делегации, они со всем согласились.9 Инструкции главе французской делегации, генералу Жозефу Думенку были даны краткие и расплывчатые, «почти бесполезные», как отмечал британский генерал Гастингс Л. Исмэй; хотя и в более пространных британских инструкциях толку было мало. Французские генералы были, похоже так же беззаботны, как и их британские коллеги. По словам Исмэя, французские инструкции «сводились... в основном к требованиям, которые выдвигали французы к русским, и молчали насчет того, что же готовы сделать сами французы». «У русских тоже наверняка есть какие-то вопросы к французам и англичанам относительно их вклада в общее дело», заметил Исмэй. В ответ генерал Луи Жамэ «улыбнулся и пожал плечами». Когда Исмэй поинтересовался у Думенка, что тот собирается говорить в ответ на вопросы русских, тот ответил: «Да, по сути дела, ничего, я лучше послушаю».10 Французы в очередной раз демонстрировали свои дурные привычки. Как и в британских, во французских инструкциях почти ничего не говорилось относительно советской помощи Польше и Румынии, предлагалось только делать упор на то, что Польша была не согласна предоставить Красной армии проход через свою территорию.11 Думенк даже сетовал Леже, что едет в Москву «с пустыми руками» — неважный багаж на переговорах для предлагающей стороны. Леже соглашался. А Бонне и Даладье, все более воодушевляясь, требовали от Думенка не возвращаться из Москвы без договора. Если понадобится, обещайте, говорил Бонне. «Что обещать?» — спрашивал Думенк. «Все, что сочтете нужным», — отвечал Бонне; если переговоры сорвутся, война неизбежна. «Прощай, хороший шанс!» — напутствовал Даладье.12

Когда Дракс спросил на брифинге, не стоит ли ему встретиться с Майским, Галифакс ответил: «если вы в состоянии вынести это...». «Времени оставалось очень мало», — отмечал Дракс, но среди британцев никто не испытывал особой озабоченности по поводу переговоров с Москвой, только обычное британское высокомерие по отношению к русским. У Майского остались записи об их завтраке с Драксом. Беседа была вполне безобидная, до тех пор пока Майский не спросил, почему делегация не летит в Москву или не отправится туда на быстроходном крейсере. Дракс отделался вежливым ответом, что у делегации слишком много багажа и не стоит лишать команду военного корабля их спальных мест. «Я ушам своим не верил», — писал Майский. Дракс сам признался, что делегация отправлялась на зафрахтованном по случаю торговом судне «City of Exeter». Скорость его была тринадцать узлов в час, говорилось в записке Майского. Изумленный посол не стал скрывать своих чувств от Дракса. «Когда в Европе почва начинает гореть под ногами», а англо-французы собираются в Москву на грузовозе. «Поразительно! — писал Майский. — Чемберлен, несмотря ни на что, продолжает вести свою игру: ему нужен не тройственный пакт, а переговоры о пакте, чтобы подороже продать эту карту Гитлеру».13

Майский не слишком ошибался, говоря о Чемберлене, тем удивительнее его оптимизм относительно исхода переговоров. Нисколько не доверяя премьер-министру, он все же надеялся, что англо-советский блок в конце концов будет создан. Майский даже размышлял о семи годах своей работы в Лондоне: «Медленно, но неудержимо — с зигзагами, рецидивами, провалами — англо-советские отношения улучшаются. От дела «Метро-Виккерса» до поездки военной миссии в Москву! Вот такое пройдено расстояние! Пропасть между Лондоном и Москвой все больше суживается. Через остающееся расстояние саперы все более успешно перекидывают балки и стропила, на которых должен быть укреплен мост». «Почему такое возможно? — спрашивал себя Майский. — Потому что объективный фактор — основные интересы двух держав — оказываются совпадающими». Эти интересы оказались сильнее разделявших нас идеологических факторов. И по странной иронии судьбы, полагал Майский, британское правительство, которое строит англо-советский блок против нацистской Германии, возглавляет именно тот самый Чемберлен. Посол заключает свою запись сентенциями о неизбежности мировой пролетарской революции, но мысль и без того ясна — переговоры в Москве увенчаются успехом.14