Андрей Миронов: баловень судьбы - Федор Раззаков

«В спектакле был последний эпизод, сыгранный Мироновым совсем на ином уровне, чем все остальное. Эпизод остался в памяти как пример редкостно глубокого, строгого и сосредоточенного существования актера. Его Рудин прошел значительный этап своей жизни. Я увидел, как из молодого, пылкого, романтичного, страстного и, может быть, по-своему поверхностного юноши он превратился в человека, трудно прожившего жизнь. В этом эпизоде Андрей играл судьбу человека, много скитавшегося по России, много повидавшего и о многом передумавшего. Человека, душа которого исстрадалась за судьбу народа и который был не только страдающим, но и обреченным.

Актер точно отобрал выразительные детали. Причем ни одно из тех привычных и так многими любимых средств использовано не было. Он был почти статичен. Только скупые, даже осторожные движения и взгляд, как бы устремленный в себя и выражающий все перенесенные страдания. Аскетизм его существования поразил меня тогда: оказывается, он мог быть и таким!

Небольшой русский провинциальный городок, захолустный край. В убогой гостинице встречаются после долгой разлуки бывшие друзья – Дмитрий Рудин и Михаил Лежнев, которого интересно играл Герман Юшко. Они сидят в бедном номере, между ними стол, покрытый несвежей, застиранной скатертью. Что делают здесь два этих интеллигента? Они сидят и тихо разговаривают. И мы чувствуем в Рудине – Миронове тревогу, боль, видим лихорадочный блеск глаз… Он играл предчувствие трагедии. И когда мы потом узнаем, что он погиб на баррикадах Французской революции, то и не удивляемся – так должно было случиться с героем Миронова. Актер сыграл трагическую судьбу русского интеллигента, погибшего на французских баррикадах, которая в свое время заинтересовала Тургенева, и сыграл ее так пронзительно, что тот эпизод до сих пор живет в моей памяти и моей душе…»

Но вернемся к событиям осени 69-го.

В октябре театральный репертуар Миронова сложился следующим образом: 3-го – «Интервенция», 6-го – «Женитьба Фигаро», 8-го – «Интервенция», 10-го – «Дон Жуан», 12-го – «Баня», 13-го – «Женитьба Фигаро», 14-го – «Интервенция», 15-го – «Женитьба Фигаро», 19-го – «Баня», 22-го – «Дон Жуан», 27-го – «Интервенция», 29-го – «Женитьба Фигаро», 31-го – «Клоп».

Между тем полным ходом двигалась к своему воплощению идея Плучека о постановке революционного мюзикла. Как мы помним, основой для этого должна была стать «Первая Конная» Всеволода Вишневского, новую редакцию которой писал драматург Александр Штейн, однако в процессе работы к Штейну внезапно пришла другая идея: написать пьесу о самом Вишневском, а главную роль доверить Андрею Миронову. Когда тот узнал об этом, то поначалу испугался: ведь внешне он совсем не был похож на Вишневского. Но после того, как Плучек объяснил ему, что это будет за спектакль, все сомнения улетучились. И Миронов отправился к Штейну, чтобы обговорить все нюансы предстоящей роли.

Вспоминает А. Штейн: «Андрей пришел ко мне домой. С прекрасной и подкупающей жадностью вынимал из меня все, что я знал о времени и его героях.

Завороженно вглядывался в старые фотографии, засыпал меня неожиданными вопросами, всматривался в заснятого войсковым фотографом бывшего мальчика из петербургской дворянской семьи, которого водили гулять в Летний сад, сбежавшего в 1914 году из дома на Западный фронт, ставшего лихим разведчиком, за храбрость награжденного двумя Георгиевскими медалями и Георгиевским крестом – высшими солдатскими наградами… И вот он уже матрос с «Вани-коммуниста», разбомбленного корабля Волжской флотилии, которой командовал мичман Федор Раскольников, а вот – пулеметчик Первой Конной, а вот писатель, друг и единомышленник Всеволода Мейерхольда.

Показываю Андрею записи, сделанные Вишневским в его дневниках, его, уже послевоенные, размышления. Пишет с горечью о том, как он, Вишневский, «переносил по инерции в литспоры прежние военные восприятия». Не забуду, с каким напряженным вниманием слушал Андрей приведенное мною его, Вишневского, чистосердечное признание: «Некоторых из моих оппонентов я ненавидел, как врагов на фронте, и нужно было несколько лет, чтобы привести себя в норму, чтобы остыть, чтобы отличить врагов настоящих от друзей». Признание, которому не откажешь в честности и в способности соизмерить свои заблуждения с истиной… Андрею казалось – и справедливо – очень, очень, очень важно передать двойственность и противоречивость характера Всеволода, дружившего с Сергеем Эйзенштейном, с Александром Таировым, ополчавшегося на так называемые «потолочные» пьесы Афиногенова, хотя, с другой стороны, активно поддерживавшего талант и произведения Юрия Олеши… Не понимал и не принимал Михаила Булгакова, что было одной из его серьезнейших и печальнейших ошибок…

Помнится, говорили мы с Андреем о пленительности образа Ларисы, навеянного знаменитой Ларисой Райснер, и я рассказывал ему о трагической судьбе ее мужа, Федора Раскольникова. Андрей прочитал книгу ее удивительной, прозрачной и мужественной прозы и удивился, узнав, что она умерла своей смертью уже в мирное время, после Гражданской войны… Ему были важны реальные подробности времени, тут он был дотошен до педантизма… В процессе работы над ролью он снова наведывался ко мне и к моим книжным полкам…»

Репетиции спектакля «У времени в плену» начались поздней осенью. Помимо Миронова в нем должны были участвовать: Анатолий Папанов (Сысоев), Нина Корниенко (Лариса Райснер), Татьяна Ицыкович (Ольга Берггольц) и др. Что касается возлюбленной Миронова Татьяны Егоровой, то ее Плучек своим вниманием обошел, доверив безголосую роль в массовке. Егорова, естественно, переживала, но виду не подавала. Отказав, причем не единожды, Плучеку, она тем самым сожгла за собой все мосты.

Миронов репетировал роль Вишневского самозабвенно. Несмотря на то что в душе он давно не питал никаких иллюзий относительно событий октября 17-го, диссидентом он не был и существующий режим если не уважал, то во всяком случае почитал. Этому режиму он был обязан многим: хотя бы той же славой, которая свалилась на него буквально в одночасье. И на роль Вишневского Миронов возлагал большие надежды: такие же, какие он лелеял пять лет назад, когда соглашался играть роль Фридриха Энгельса в фильме «Год как жизнь». Ведь ему-то хорошо было известно, что будь ты хоть с головы до ног обласкан рядовым зрителем, однако на ролях типа Графа, Фигаро или Жадова высоких званий не заработаешь.

Ноябрь в театре начался для Миронова с «Женитьбы Фигаро» – он играл в нем 1-го. 2-го это была «Интервенция», 4-го – опять «Женитьба Фигаро». Затем на целых три недели «Фигаро» из репертуара театра вылетел, поскольку спектакль покинул один из главных исполнителей – Валентин Гафт, игравший графа Альмавиву. Инициатором ЧП стал Валентин Плучек. Сразу после спектакля он собрал артистов в комнате отдыха и принялся разбирать их игру, что называется, по косточкам. Больше всего досталось почему-то Гафту. Плучек высказал ему кучу претензий, а в конце своей речи и вовсе скатился до банального оскорбления, заявив, что актер ведет себя на сцене, как обыкновенный урка. Может быть, в ином случае Гафт пропустил бы эту фразу мимо ушей, но только не теперь. Дело в том, что в последние несколько месяцев его отношения с главрежем вконец испортились и Гафт давно подумывал об уходе из этого театра. Благо идти было куда: тот же «Современник» давно предлагал ему работу. В итоге не успела оскорбительная фраза Плучека растаять под сводами кабинета, как Гафт поднялся со своего места и молча вышел. Спустя несколько минут на стол Плучеку легло заявление Гафта об уходе. И хотя Плучек понимал, что потеря такого актера чревата большими проблемами для труппы, он вынужден был это заявление подписать – поступить иначе не позволяла природная гордыня. После чего режиссер вызвал к себе Миронова и поставил его перед фактом: Гафт уволен – ищите нового графа Альмавиву. Поиски длились недолго. Новым графом суждено было стать актеру Александру Ширвиндту, которого Миронов хорошо знал до этого – они неоднократно пересекались в разных компаниях. До 1967 года Ширвиндт работал в Ленкоме, но когда оттуда выгнали режиссера Анатолия Эфроса, ушел вместе с ним в Театр на Малой Бронной. Однако там пути режиссера и актера разошлись. Эфрос поставил «Трех сестер» и собирался отдать роль Вершинина Ширвиндту. Но затем в планах режиссера что-то изменилось, и эта роль досталась другому исполнителю – Николаю Волкову. Ширвиндт за это обиделся на Эфроса и одной ногой был уже за порогом театра. Именно в этот момент на его горизонте и возник Миронов со своим Альмавивой.