Моше и его тень. Пьесы для чтения - Константин Маркович Поповский

Иешуа: Идем… (Аарону). Помочь тебе?

Аарон: Не надо.

Иешуа: Тогда прощай.

Аарон: Прощай сын Нуна.

Халев: Прощай, Аарон.

Аарон: Прощайте.

Халев и Иешуа уходят. Аарон медленно и с большим трудом идет по палатке, едва передвигая ноги.

(Бормочет). Прощайте, прощайте… Еще недолго нам прощаться, нет, не долго… Тогда узнаете, как жить без старого Аарона… Посмотрим, кто вам подсчитает тогда овец м овечий приплод, кто измерит далеко ли до новолуния, кто вылечит лихорадку и отличит золото от бронзы…Еще спросите – где Аарон?.. А он уже там, где его не достанет и Крепкий, так глубока его могила и беспробуден сон…

Короткая пауза.

Бедная Сепфора… (Бесшумно плачет, держась за центральный столб). Кто знал, кто знал…

Небольшая пауза.

(Сделав несколько шагов, вдруг резко оборачивается). Кто тут?.. Я ничего не вижу… (Всматриваясь перед собой). Это ты?.. Ты?.. Решил вернуться?.. Или хочешь, чтобы я раскаялся в случившемся и попросил бы у тебя прощенья? (Негромко смеется). Нет, нет, брат. Ты сам виноват во всем, что случилось. Ты, а не я или Иешуа. Посмотри, завтра ты мог бы идти впереди своих воинов и петь во славу Крепкому наши священные гимны, но ты не захотел. Ты решил, что тебе лучше остаться на этом берегу, вот ты и остался, брат, и это даже хорошо, что ты навсегда останешься здесь и не пойдешь дальше… Подумай сам, что было бы, если бы ты вступил в эту землю? Ты бы ворчал, и брюзжал, и был бы вечно недоволен тем, что люди несовершенны, что они глупы, привередливы, жадны, что им нужны не мечтатели и фантазеры, а воины и каменотесы, строители, священники и кузнецы, все те, на ком будет держаться слава и сила Израиля…Конечно, они не такие совершенные, как тебе бы хотелось, но что же делать, брат?.. Они могут прилгнуть, украсть или даже убить, но зато они никогда не осмелятся усомниться в словах Крепкого и тех, кого он избрал своими служителями. (Помедлив, громко). Бог поступил мудро, брат, что обманул тебя. Потому что у Него совсем другая задача. Он занят своим народом, о котором надо заботиться, и который надо учить, кормить и одевать. Народом, которому надо дать эту землю, эти города и эти пастбища, чтобы он мог рожать детей и приносить жертвы, строить и защищаться, разводить овец и сеять хлеб. (Сердито, словно отвечая на слова невидимого собеседника). Конечно, Он больше не будет говорить нам через тебя. Но зачем Ему говорить, Моше? Что еще Он мог бы сказать нам сверх того, что уже сказал? Посмотри, разве не все уже сказано, брат? А все сказанное разве уже не записано? И разве не в том смысл этого записанного, чтобы оно сегодня было тем же, что и вчера, и через год, и через сотню лет то же, что и сегодня?.. Сам Крепкий не захочет вспоминать так, как оно было на самом деле, потому что на самом деле всегда было так, как записано в нашей книге…

Медленно ковыляет по палатке и опускается на землю возле раскладного столика с письменными принадлежностями.

Вот почему, когда я беру свою кисточку и пишу, то этим я помогаю родиться будущему. Тому будущему, которое будет думать, чувствовать и понимать, так как думаем, чувствуем и понимаем сегодня мы… (Взяв в руки кисточку и разложив на столике пергамент). Вот как сейчас, брат, когда я расскажу о тебе то, что будут помнить и через тысячу лет. То, что теперь всегда будут считать правдой, не подозревая ни о чем другом… (Записывает и одновременно говорит). В год Черной Овцы… в месяц Кислев… на горе Нево… умер Моше… и не вошел… в землю обетованную… потому что… такова была воля Крепкого… который воспротивился тому… чтобы он спустился… в Землю текущую молоком и медом… и повелевший, чтобы он остался на этом берегу… (Отложив кисточку). А почему?.. Потому что был он фантазер и мечтатель, и думал, что человека можно переделать и заставить быть лучше, хоть это не под силу даже самому Крепкому… Но это я писать не стану, чтобы не смущать тех, кто придет за нами и тех кто придет после них…

Пауза.

(Глухо). Конечно, что и говорить. Мои глаза еще не настолько ослепли, чтобы я не видел того, что все мы – всего лишь тень, которую отбрасывает Моше и Тот, с Кем он говорил на горе Хорив… Только тени, которые думают, что они существует сам по себе, не догадываясь, какие они на самом деле жалкие и пустые…К счастью никто не знает этого, кроме старого Аарона, который скоро унесет это знание вместе с собой в могилу. Что же делать, если весь мир может держаться только на лжи?.. И все-таки пока я еще дышу, я почти вижу, как они спустятся в долину и с первыми лучами солнца перейдут Иордан, как пойдут, поднимая к небу клубы пыли и пугая жителей городов звуками труб и звоном бубнов, как запылают Иерехон и Гай и крики побежденных смешаются с криками победителей… Да, брат. Сам Крепкий пойдет перед ними под пение стрел и рев шофаров, смущая сердца врагов и ободряя слабых… Я вижу, как они будут радоваться, считая добычу, откладывая серебро к серебру, железо к железу, а кожу к коже, как будут смеяться, гладя верблюдов и запуская пальцы в густую шерсть овец, как станут ликовать, разрушая чужие святилища и изгоняя прочь чужих богов!.. (Глухо). Пусть они думают, что это и есть то, ради чего человек приходит на эту землю. Что же делать, если сам Крепкий не может дать им большего, – чего уж тут говорить о тебе, брат, с твоими нелепыми фантазиями, которые никто никогда не понимал?.. Ах, брат, Разве ты не знал, что все в мире устроено правильно, так как надо? Зима идет за осенью, а лето за весной: День следует за ночью, а ночь за днем? Огонь гаснет, спалив всю траву, а бегство всегда заканчивается возвращением?.. Разве не говорил ты сам, что рано или поздно мы все равно вернемся?.. И вот мы возвращаемся, брат, возвращаемся, как возвращаются осенью птицы, как возвращается после сна память, возвращая тебе весь мир… (Глухо). Мы возвращаемся брат… Возвращаемся домой… Домой… (Смолкает, медленно опустившись на свою постель).

Долгая пауза.

Занавес

Июль 2011 г.

Жизнь – дерьмо

Пьеса в одном действии

Действующие лица:

Наталья

Борис

Маляр

Телефон

Большая прихожая в самом разгаре ремонта. Обои сорваны, кое-где пол застелен газетами. Потолок уже побелен, но люстра еще не повешена и в прихожей сиротливо горит только одна лампочка без абажура. В глубине сцены –