Кольцо князя-оборотня - Екатерина Лесина

– Сама убила или попросила кого?

– Сама. – Красивая ручка рефлекторно сжалась в некрасивый кулак. – Он хотел убить. Сначала ее, потом тебя. Глупо. Его бы посадили, и я… Я решила, что вполне справлюсь сама. Знаешь, Егор, Паша до последнего момента не верил, что у меня хватит сил нажать на спусковой крючок.

– Ну и зачем это все?

– Альдов! Ты же все прекрасно понимаешь, и такие глупые вопросы! Зачем? Ради денег, конечно, ради чего еще? И деньги эти нужны не мне, а дочери твоей.

– Юле я и так дам.

– Ох, ну, естественно, наш щедрый папочка не обидит дочь. Но я хочу сама распоряжаться своей жизнью и своим имуществом. Поэтому… Ты зубы мне не заговаривай, не поможет.

– Убьешь?

– А ты как думал?

– Настасья…

Томочка при имени соперницы скривилась.

– Твоя Настасья сядет. За твое, между прочим, убийство. И за убийство Пашки. И Андрея. У нее были причины гораздо более веские, нежели у меня. Она давно в розыске, осталось лишь подсказать милиции, где именно искать и как именно интерпретировать события.

Пистолет вынырнул из мягкого нутра шубки, Егору казалось, что он даже видит тонкие белые волоски, налипшие на черную металлическую шкуру. Томочка держала оружие обеими руками, но дуло ходило из стороны в сторону, словно пистолет принюхивался, выискивая жертву. Правильно, он же слепой, видеть не способен, а нос длинный, учует.

– Тома, а ты помнишь сказку про Колобка, который от бабушки ушел, от дедушки ушел… – Дуло качнулось вправо-влево. – Если ты меня убьешь, фирма, как и все имущество, достанется Настасье.

Она только фыркнула. Не верит, значит, ну, ее дело. Томочка зажмурилась, и Альдов приготовился умереть.

Ведьма

Мне было больно. Мне было страшно. Мне было все равно, знакомое чувство, однажды мы с ним уже встречались. Внутри холодно, а кожа плавится от жары, хочется содрать ее всю, чтобы выпустить этот ужасный нутряной холод на волю. Возможно, хоть немного полегчает.

Честно говоря, слабо соображаю, где нахожусь. Чья-то кухня, чей-то дом, не мой и не Альдова. Запах полыни. Никогда не думала, что можно видеть запахи, оказалось, можно. Он серовато-зеленый, серебряная пыль на пушистой шубе болотного мха. Почти красиво.

– Эй, что с вами?

Ничего. Я в очередной раз умираю. Наверное, насовсем. Не больно, только обидно немного. Странное состояние: я вижу Васютку – выходит, это его кухня – и себя. Тело отдельно, душа отдельно. Тело говорит и кутается в халат.

Да, оно право, следует рассказать все до конца, а потом уже умирать.

– Она его убьет.

– Вы говорите о первой супруге, Томиле? – У Васютки плоское лицо и рыжие ресницы. А брови светлые, словно вылиняли от длительной носки. Мне стало смешно.

– С вами точно все в порядке?

– Альдова убьют, – напомнила я, пытаясь взять себя в руки. Истерический дурной смех душил изнутри не хуже змеи. – Он считал убийцей меня, а тут она… А я ни при чем! Ни при чем! – Смех вырвался на волю, а вместе с ним из глаз потекли слезы. Это в корне неправильно, я же ведьма, я не умею плакать…

Охотник

– Ну, стреляй, чего ты ждешь? – Честно говоря, Егору до одури надоело сие представление. Скорей бы уж, Настасью жалко, но он слишком устал, чтобы бороться. К тому же против судьбы не пойдешь – шрам над бровью горел огнем, боль парализовывала и мысли, и тело. Вот оно, значит, какое – родовое проклятие, ты просто сидишь и покорно ждешь своей участи, не в силах изменить судьбу. Сейчас Томочка наконец наберется решимости, и боль, вырвавшись на свободу, сотрет человека-Альдова, зато выпустит волка-Альдова.

Томочка закусила губу. Верно, одно дело выстрелить исподтишка, а другое – глядя жертве в глаза. Егор улыбался. Томочка еще не поняла, что время играет против нее – с каждой секундой, с каждым вдохом выстрелить все сложнее, в голове появляются нехорошие мысли, а в руках дрожь.

Наверное, можно было бы что-то сделать еще вчера, когда Альдов догадался, но он устал. Ночью снились волки, заснеженное поле, чужой, пересыщенный запахами воздух, горячая кровь на губах и тоскливый зов потерянной луны. Пусть уж лучше пуля в череп – и адью, другие станут разбираться во всей этой куче дерьма. Сергей Федорович, например, ему Альдов рассказал все, без утайки. Сергей Федорович классный специалист, он позаботится и о Настасье, и о Юле. Его женщины ни в чем не будут нуждаться.

– Ну, так как, стреляешь? – Собственный голос удивил Альдова. Чужой, сиплый, точно простуженный, и неприятный.

– Да! – Тома все-таки выстрелила. Боль стала невыносимой. Боль разлилась по телу. Боль сожгла все внутри. Боль схлынула так же внезапно, как и появилась, а спустя миг вернулась, сосредоточившись в проклятом шраме над бровью и еще где-то над левым ухом. По шее потекло нечто мокрое.

– Стоять! – Серый человек, как показалось Альдову, выпрыгнул прямо из шкафа. Чуть позже Егор сообразил – пришелец появился не из шкафа, а из коридора, но вот откуда он взялся в коридоре?

– Ствол на пол! – Незнакомец в отличие от Томочки оружие держал уверенно. И орал как оглашенный. От его воплей боль расползлась по всей голове, и Альдов зажмурился, пытаясь определить, на каком свете он находится. Похоже, что на этом, вряд ли черти в аду носят костюмы и «ПМ». Но Тома стреляла. Она не могла промахнуться и тем не менее промахнулась. Егор машинально вытер шею. Посмотрел на ладонь – красная. Значит, не промахнулась.

– Егор… – Томочкин голос пилой врезался в уши. – Егор, ну скажи, скажи, что это несчастный случай…

Картинка перед глазами слегка дрожала, но Альдов сумел рассмотреть и комнату, в которой ничего не изменилось, и белое пятно норковой шубки на полу, и Томочку, и человека в сером костюме, который отчего-то выкручивал Томочке руку, одновременно разговаривая по телефону. Тома брыкалась и визжала, но Егор почти не слышал – в уши словно положили толстый слой ваты, сквозь который звуки пробивались с трудом.

Рубашка намокла, кровь следовало остановить, а Егор вытирал ладонью. Незнакомец, засунув телефон за пояс, повернулся к Егору и что-то сказал. Но вата не пропустила. На всякий случай Альдов кивнул, и пол под ногами подозрительно качнулся.

Последнее, что он запомнил, – белые крылья белой шубы.

Чужая птица.

У его птицы крылья черного цвета.

Ищейка

Для Анастасии Альдовой – Васютке было сложно думать о ней как о Савериной – пришлось-таки вызвать «Скорую». У нее вдруг истерика началась, смех, слезы до икоты и мертвенная белизна, на глазах разливающаяся по коже. Она начала падать, и Игорь едва-едва успел подхватить. Ведьма горела, полыхала, точно горящий торфяник, и дышала так, словно вот-вот задохнется. Из-за нее Васютка и пропустил самое интересное. Да, он после первых же слов этой чудо-птицы приказал Кукуле двигать в квартиру и задержать всех, кто там находится. Но исполнительный Кукуля едва не опоздал..

Следовало сразу ехать к Альдову, а Васютка вместо этого возился с ведьмой. Довозился. Кукуля, правда, доложил, что ничего страшного не произошло, подозреваемая задержана, Альдова пришлось госпитализировать. Васютка махнул прямо в больницу.

– Голова болит, – пожаловался Альдов. Он сидел на кушетке, бледный, однако живой и практически невредимый.

– Врач сказал, пуля прошла по касательной. – Игорь присел рядом. Так будет легче разговаривать, пусть воспринимает как друга, а не противника. – Голова еще будет болеть некоторое время, а потом пройдет.

– А слух? Я то слышу, то не слышу. Звук пропадает.

– Должен вернуться, – не слишком уверенно пообещал Васютка.

– Угу. Что теперь будет?

– Ничего. Следствие.

Ведьма

Я была птицей. Тело разламывалось пополам, ребра трещали, и из меня, словно из яйца, вылуплялась птица. Она – это я. Я – это она. Птица хотела улететь, но мы были связаны веревкой-пуповиной. Я кормила птицу собственной кровью, а она меня надеждой.

Приходили люди. Я их слышала и почти видела, но не могла ответить. Птица отобрала голос.

Когда мы наконец взлетели, то увидели бескрайнюю серо-зеленую, точно запах полыни, равнину. Спички-деревья и черные глаза воды, проступающей сквозь мох. Мы летели не просто так, мы летели на зов.

Мы встретились с ним. Седой волк с человеческими глазами и птица.

Волк сказал:

– Ты вернулась.

И превратился в человека.

Охотник

Она вернулась. Врачи пророчили смерть, врачи боролись, хотя сами не верили в благоприятный исход, а она все-таки вернулась. Открыла глаза, и мир ожил. Весь мир плескался в ее глазах. Весь мир – это она, его ведьма, его птица, его спасение.

Ее болезнь носила длинное труднопроизносимое название, но Альдов про себя называл это «мозговой горячкой». Настасья металась, кричала, плакала, а он ничем не мог ей помочь, единственное, что ему позволили, – это говорить, и Егор говорил. Часами. О себе, о ней, о следствии, которое уже почти подошло к концу. О том, что Томилу будут судить за убийство Кускова, а сама Настасья свободна. О том, что на диске, который Егор передал милиции, обнаружилось подробное досье на всех «клиенток» Андрея, а заодно и номера счетов, где пророк прятал деньги. А с Настасьи сняты все обвинения. Все это он говорил ей часами, но она все равно пряталась в собственном кошмаре. Он даже сказал, что Юля отказалась жить с ним. Она считала Егора виноватым… Сложно все.