Кольцо князя-оборотня - Екатерина Лесина

– А… Ты не понимаешь?

– Чего не понимаю?

– Нет. Ничего. Собирайся. Мы уезжаем.

– Куда? – Перепады его настроения начинают утомлять. Вчера приехали, а сегодня уже назад?

– Домой, Настасья. Домой.

Альдов и в самом деле притащил меня обратно в квартиру. Он был явно не в себе. То улыбался, как чумной, то вдруг мрачнел, то принимался бегать по квартире, то, наоборот, замирал. Я не понимала, что с ним творится, и на всякий случай держалась подальше. Впрочем, Егор о моем существовании забыл. Метания закончились уходом – подхватил куртку и вылетел на улицу, не сказав ни слова.

Чутье подсказывало – все дело в фотографии. Но кто на ней? Девушка? Женщина? Снимок черно-белый и обработан на компьютере, отчего изображение стало почти идеальным и потому искусственным. Да и ракурс такой… непонятный. Лицо вполоборота, только и видно, что точеный носик, дерзкую улыбку и две ладошки-лодочки, нежно прижимающиеся к щекам.

Я ее не знаю. А Егор знает. Ну и что из того?

Петербург сиял огнями. Петербург манил богатством и весельем. Петербург жил особой столичной жизнью, только вот Федора мутило от этой жизни. Дом казался тюрьмой, балы – пыткой, а богатство – наказанием. Ядвига не понимала его. Господи, да она и не пыталась понять! Она не видела ничего, кроме себя самой, пила отравленную лицемерием и золотом столичную жизнь, а мужа воспринимала как некое своеобразное приложение к ней. Этакое приглашение на все балы сразу.

Федору же снились Урганские топи и Крепь, которая по-прежнему стоит и терпеливо ждет возвращения хозяев. Волк с рыжими глазами и черная-черная птица.

Птица-Элге.

Она смиренно встретила приказ Луковского убираться прочь из Крепи. Ушла, прихватив с собой лишь старое бледно-лиловое платье, которое ей совершенно не шло, и золотой перстень, подаренный князем на свадьбу. Эльжбета Францевна долго потом из-за перстня убивалась, но Федор все равно не позволил отобрать. Алексей сам подарил Волчью печать суженой, надеялся на избавление или полагал, что раз Элге с ним, то и печать не нужна. Впрочем, неважно, главное, что только он и имеет право требовать свой дар обратно. Он, и никто больше.

Но почему Элге не сопротивлялась? Почему не заявила о своей невиновности? Федор бы поверил. Князь же верил, значит, и Луковский сумел бы.

Как она там, на болотах? Как пережила зиму, встретила весну, радуется ли лету? Ведьмин лес хорошее место для ведьмы, а никак не для молоденькой девушки.

Но Элге ведьма. Самая настоящая. Ведьма и убийца.

Федор очень устал от этого бесплодного спора с самим собой. И жить в столице тоже устал. Ему не хватало волчьей песни и круглой луны на темном небе, сурового серого простора и мелких больных деревьев, высокой ограды вокруг дома и мокрых, пахнущих плесенью стен Крепи.

Топи звали. Топи требовали. Топи надеялись на возвращение, и Луковский сдался.

Ядвига была против. Федор стоически выдержал и истерику, и продолжительный обморок, и бестолковую беготню служанок, и настойчивые уговоры Эльжбеты Францевны, которая умоляла «не делать глупостей».

В конце концов Ядвига вместе с Эльжбетой Францевной остались в Петербурге. Ну и пусть, так даже лучше, никто не нарушит его одиночества, а он отдохнет наконец от женщин, о которых когда-то поклялся заботиться. Эта клятва забирала все его силы.

Клятва и еще Элге.

Болота встретили мелким дождем и хмурым небом. Странно, что этот июль так похож на тот ноябрь. Странно, что он вернулся, и года не прошло, как вернулся. Князь предупреждал, что топи умеют привязывать к себе, теперь Федор сам в этом убедился.

До Крепи добрались быстро, и мужичок-проводник, получив обещанную плату, засобирался назад. Благо солнце было еще высоко.

– Здраве будь, княже, – сказал крестьянин на прощание, и Федор вздрогнул. Он не князь. Ему не нужен чужой титул, чужой дом, чужая жизнь.

Дверь открыл хмурый сторож, из дома тянуло холодом, пылью и запустением.

– Антипка я, – представился заспанного вида мужичок, недоверчиво рассматривая Луковского. – Воротилися, значит?

– Да. – Федор почти не удивился хамоватости сторожа.

– Ну, то здраве будь, княже. – Антипка поклонился до земли. – Добро пожаловать домой.

К ведьминой хижине Луковский поехал на следующий же день. Лес был непривычно темен и мрачен. Нерон, старый товарищ, смело ступал вперед, лишь вороные бока вспотели от страха, да уши к голове прижаты.

Вот и хижина. Федор долго не решался постучать в дверь, просто стоял, переминаясь с ноги на ногу, и прислушивался к тишине внутри дома. Ему открыли, когда Федор почти решился уехать прочь. Дверь распахнулась, и на пороге возникла старая ведьма.

Ведьма из легенды.

Она была действительно стара, кожа ее цветом походила на мокрую древесную кору, а морщины – на глубокие трещины в этой коре. Редкие седые космы спускались почти до пояса, а костлявые руки дрожали. Только глаза у нее были чужие.

Глаза Элге.

– Зачем пришел, княже? – спросила старуха, подслеповато щурясь. – Никак потерял чего?

– Да.

– Ну так поздно уже, не сыщешь.

– Она… Что с нею?

– С кем? – Ведьма захихикала. – Совести своей ты сам хозяин, куда положил, там и найдешь. Коли вспомнишь, конечно. Молодой, а уже без головы. Голову я тебе не верну, совесть ты потерял, а сердца отродясь не было. Кому ж ты нужен такой, князь?

– Я не князь!

– Князь. Отобрав судьбу чужую, назад не воротишь. Волчий лес, волчий дом, волчий князь… – Ведьма захохотала. – Держи, человече.

Ведьма настойчиво совала что-то в руку. Федор сначала взял, потом только посмотрел. На ладони тяжелой золотой каплей лежал перстень. Он же у Элге остался?!

– Элге! Где Элге?!

– Ишь чего захотел. Девочку ему подавай. А на что она тебе, коли у тебя сердца нету? У тебя вон жена-красавица. Отгадай загадку, князь, кто ликом светел, душою черен, а руками красен?

– Не зли меня!

– Спроси у своей жены, почто она брата родного сгубила? А у Антипки спроси, как он в том году животом маялся.

Ведьма попыталась захлопнуть дверь.

– Стой. Подожди. Элге, что с нею?

– Ничего. Улетела твоя Элге. Птица душу унесла. Волк серый птицу ищет. Птица волка. Да только слепа птица, не понимает, какой из волков – ее. Как найдут друг друга – вместе будут. Я сказала, а слово мое крепкое, Волчьей печатью меченное, кровью оплаченное. А ты, князь, уходи, не пришел еще твой час на луну выть…

Ищейка

История вырисовывалась весьма и весьма интересная. Покойный Кусков оказался личностью значимой и потому широко известной в узких кругах. На заре дикого капитализма сколотил банду отморозков и успешно занимался «бизнесом»: наркотики, проституция, мошенничество, крышевание и прочее, прочее, прочее.

Васютка вздохнул. Выходит, человек, спровадивший сего подонка на тот свет, почти доброе дело сделал, избавив мир от очередного гада, считающего себя пупом земли. А судя по имеющимся у Игоря сведениям, Кусков считал себя едва ли не господом богом. Когда промышлять откровенным криминалом стало тяжело да и опасно с точки зрения Уголовного кодекса, Павел Григорьевич быстренько ушел в «чистый бизнес», однако старых связей не потерял. Вертелся, чтобы, значит, и вашим, и нашим не обидно было. Фирму открыл вместе с другом, которого знал еще со студенческих буйных лет. Васютка совершенно не удивился, узнав, что звали того друга Егором Мстиславовичем Альдовым. Сотрудничество продолжалось года два, после чего Альдов выкупил долю партнера, и Кусков снова отправился в свободное плавание.

Примерно в то же время Павел Григорьевич начал уделять очень пристальное внимание такой интересной отрасли черного рынка, как торговля наркотиками. Но развернуться ему не дали – ниша давным-давно занята, и хозяева новичков не привечают. Тогда Кусков, как истинный бизнесмен, нашел свое собственное ноу-хау: начал крышевать всяких там гадалок, черных магов, пророков, целителей и прочую шушеру. Вроде бы и мелочь, вроде бы и возни больше, чем доходов, однако, поди ж ты, сумел и подняться, и быков своих прикармливать. Кой черт он снова в бизнес полез?

Васютка потряс головой, отгоняя усталость. Домой пора, на диванчик, купить по дороге пивка и завалиться перед телевизором, может, хоть так мозги прояснятся. Вон Альдов небось жизни радуется, гудит на всю катушку. «Наружка» вчера доложила и о визите в супермаркет, и о встрече с незнакомой белобрысой девицей, и о домике в лесу, зарегистрированном на черта лысого, но принадлежащем Альдову. Сидит сейчас Егор Мстиславович в окружении елочек да сосенок и в ус не дует. А бедному следователю приходится решать чужие проблемы, корни которых уходят глубоко в прошлое.