Итальянец - Артуро Перес-Реверте

– Может быть, когда-нибудь… да?

Итальянец произносит эти слова без всякого выражения, словно его мысли унеслись куда-то далеко. В голосе ни грусти, ни надежды. Только спокойная покорность. Наконец он встает и, не говоря ни слова, уходит. С сокрушенным сердцем, чувствуя, что перед ней разверзлась темная бездна, Елена прислушивается к почти неуловимым шагам.

Вот и все, думает она. Звуки рассеялись в тишине – так же было, когда он сюда входил. Он возвращается в темные глубины моря, откуда явился.

Очень собранная, выпрямив спину, она изо всех сил сжимает кулаки, чтобы не броситься следом. Не закричать, не позвать его. И вдруг ощущает чье-то присутствие рядом, поднимает голову и снова видит его; он стоит перед ней и смотрит ей в глаза.

– Я хочу снова вас увидеть.

Она глубоко вздыхает, стараясь скрыть волнение. Радость электрическим разрядом сотрясает ее изнутри.

– Я уже говорила: это вполне возможно, когда все закончится. Почему нет?

Он качает головой. Он очень серьезен. Почти по-детски. Красивый. Нерешительный.

– Я не о том, когда все кончится… Тем более я не знаю чем.

Он слегка наклоняет голову набок, не отрывая от нее взгляда. Молча чуть пожимает плечами и смотрит на алтарь, будто именно там найдутся необходимые слова. И вдруг улыбается, словно подшучивая над собой:

– Я хочу видеть вас сейчас. Сегодня вечером, утром. Не знаю когда. Я хочу увидеться с вами, прежде чем…

– Прежде чем? – испуганно спрашивает она.

– Да.

Елена отвечает – и не узнает собственного голоса:

– Делайте, как хотите, – шепчет она. – Вам никто не мешает.

Я бы хотел ненавидеть тебя всю мою жизнь, всю до последнего дня, но я не знаю, как этого достичь. Такие разносятся слова. Из граммофона за стойкой паба «Месть королевы Анны» звучит американская мелодия в исполнении Каунта Бейси. Слышится музыка и громкие голоса: приходится чуть ли не кричать. От крика в глотке сухо и хочется промочить горло. Ненавидеть тебя всю мою жизнь, любовь моя, настаивает песня. Всю мою гребаную жизнь, фальцетом подпевает пьяный мичман, канонир, опершись о стойку бара рядом с Гарри Кампелло. Заведение расположено в порту, рядом с ближайшими казармами, – широкий, плохо проветриваемый туннель; там дымно, пахнет по́том и дешевым пивом «Саймондс». Полсотни мужчин и ни одной женщины; ни одна не выдержала бы здесь и пяти минут. Разрешено присутствие низших чинов, так что смесь из знаков различия и формы военных моряков, летчиков и армейских разбавлена моряками конвоя, который – теперь уже все знают – сформирован и пойдет в Александрию. Есть там и американцы.

У торца стойки беседуют трое: Кампелло, Уилл Моксон и Ройс Тодд. Целый вечер они изучали совместные маневры, военные карты и докладные записки; прикидывали, насколько вероятны вражеские угрозы, саботаж, подводные атаки и ответные действия. Сейчас, расслабившись, они – кабинет министров кризисной ситуации на море, как окрестил их троицу Тодд, – курят сигареты и делят бутылку виски «Хейг клаб», уже опустевшую на две трети. Кампелло, который пьет медленно и мало, сохраняет трезвость, Моксон слегка навеселе, а Тодд, по его собственным словам, «уже нагрузился выше ватерлинии».

– Они придут, – непререкаемо заявляет Тодд.

Он твердит об этом весь вечер, а выпитый виски лишь укрепляет его позицию. Штиль после шторма, луна светит как надо, и прочее, и прочее. Итальянцы наверняка воспользуются ситуацией. Старший лейтенант опирается на стойку бара, закатав рукава взмокшей форменной рубашки; перед ним стоит стакан, рядом бутылка. «Козлы», – то и дело повторяет он. Отважные козлы. Глаза у Тодда налиты кровью, и он в ритме музыки поводит головой из стороны в сторону.

– Говорю вам, они придут.

– Причем скоро, – отзывается одетый по уставу Моксон, поправляя черный галстук.

Тодд возражает, подняв указательный палец. Его голова мотается туда-сюда, словно автомобильные дворники.

– Я не говорю, что сегодня ночью… Я говорю, завтра или послезавтра. Я бы на их месте так и сделал. Порт и бухта битком набиты кораблями, которые так и просят, чтоб их потопили.

– Для того здесь и находятся твои ребята, парень. Чтоб им помешать.

Тодд сардонически смеется, глядя на Моксона сквозь стакан.

– Может, скажешь мне, каким образом? У меня пятеро водолазов, шесть моряков и три моторки на все про все.

– Но они угроза для итальянцев, разве нет?.. Они – наша защита, они наблюдают за обстановкой с каждого мола.

Тодд смотрит на Кампелло, который слушает, не произнося ни слова.

– Ну а ты, уважаемый страж порядка?.. Что думает об этом бардаке гражданская линия обороны?

– Гражданская линия обороны слушает и молчит, – отвечает комиссар. – Все, что происходит в воде и дальше за молами, не входит в компетенцию Отдела.

– Счастлив тот, чей дом непотопляем.

– Где-то я это слышал.

Официант меняет пластинку, и вместо Каунта Бейси звучит Бинг Кросби. Тодд с минуту слушает, отпивает из стакана и качает головой:

– «Яблоко для учителя»… твою мать. – Язык у него заплетается. – Терпеть не могу эту песню.

– Почему? – спрашивает Моксон.

– Потому что пошлятина, чтоб ее. Пошлятина. Меня от нее тошнит.

Он умолкает, хмурит брови, прикладывает одну руку к животу, а другую поднимает, словно прислушиваясь к своим глубинным ощущениям. Он очень бледен.

– Извините, я на пять минут… Скину балласт и вернусь.

Он неровно движется в направлении туалетов, расталкивая посетителей на своем пути. Моксон провожает его сочувственным взглядом и фыркает.

– Перенапрягся, – комментирует Кампелло.

– Я вижу.

Офицер по связи оправдывает Тодда. Если бы я, думает Моксон, сохраняя терпение, должен был каждую ночь искать мины под днищем кораблей, рискуя, что они могут взорваться у меня или у моих напарников перед самым носом, я бы тоже трезвым подолгу не ходил.

– Как бы то ни было, дело свое он знает, – заключает Моксон. – Война для него – не вопрос времени, а перманентное состояние на всю жизнь.

– Мокрое состояние, в его случае.

– Земноводное.

Моксон смотрит на полицейского, берет стакан и подносит ко рту.

– Ты тоже думаешь,