Итальянец - Артуро Перес-Реверте

Какой-то человек сидит на помосте со стороны порта, стуча молотком и соскабливая старую краску, а другой, опершись на раму якорного клюза, курит, глядя на проплывающее мимо суденышко. На молу, между фонарем и сходнями, вышагивает вооруженный винтовкой гвардеец.

Я больше никогда этого делать не буду, решает Елена, глядя на «Ольтерру» и далекий Пеньон. Двух раз достаточно. Я для этого не гожусь.

– Она опаздывает, – обеспокоенно говорит Тезео Ломбардо.

Скуарчалупо смотрит на часы:

– Может, паром задержался.

– Да, возможно.

Оба итальянца стоят у стены Испанского кредитного банка, напротив колокольни Санта-Марии де ла Пальма. Вот уже целый долгий час они не двигаются с места, курят и ждут. Оба одеты в старые куртки, белые рубашки без галстука, холщовые брюки и альпаргаты: моряки на суше. Под ногами у них с полдюжины окурков. Они наблюдают за площадью Альта в Альхесирасе.

– Все-таки она слишком рискует, – отмечает Ломбардо.

Дженнаро Скуарчалупо с любопытством смотрит на товарища. Он отлично знает своего двойника, всегда прекрасно чувствует его настроение и потому сейчас удивляется его явной нервозности; Скуарчалупо никогда не видел его таким: ни во время тяжелых тренировок, ни во время атак в глубинах моря.

– Она женщина до мозга костей, – говорит он, чтобы успокоить друга. – Она знает, что делает.

– Я в этом не уверен.

Скуарчалупо обеспокоенно смотрит на него:

– Черт возьми, Тезео… Какого дьявола с тобой творится?

– Ее могли задержать.

Неаполитанец прищелкивает языком.

– А ее паром мог утонуть. А нам на голову сейчас свалится эта колокольня. Не валяй дурака.

– Она подвергает себя опасности.

– Все мы в опасности, парень. Она сама захотела делать то, что делает. И капитан-лейтенант Маццантини ей доверяет.

Ломбардо с сомнением качает головой:

– Мы не должны были допустить, чтобы…

– Слушай, хватит уже, ну правда, – нетерпеливо прерывает Скуарчалупо. – Кончай меня доставать.

Солнечный свет опускается на близлежащие дома. Тени от церкви, от пальм и фонарей вытягиваются на тротуаре, где играют дети под надзором женщин, сидящих на скамейках из керамической мозаики. Ломбардо отделяется от стены, делает несколько шагов до угла здания, не выпуская из виду площадь, и возвращается к товарищу.

– Зачем она за это взялась?.. Почему так рискует?

– Ты это серьезно спрашиваешь?

– Ну да. Серьезнее некуда.

– Слушай, я за тебя прямо беспокоюсь.

Венецианец не отвечает. Скуарчалупо сует руки в карманы и пожимает плечами:

– Я понятия не имею, зачем она подвергает себя такому риску… У женщин вообще своя длина волны. А эта к тому же ненавидит англичан. В конце концов, они сделали ее вдовой. А может, ей нравится Дуче.

– Кончай издеваться, Дженна.

– А что тут странного? Мне, например, Дуче очень даже симпатичен, ты же знаешь: «Дерзаю, а не плету козни. Фашист на лифте не ездит»[37]… Я знаю, тебе он не очень по душе, это правда. Но ты же с севера, вы там все упертые, хуже сержанта карабинеров, для тебя превыше всего Италия, долг и все такое прочее… Разве нет?

– Примерно так.

– Мы, южане, больше думаем про любовь и ненависть, знаешь ли. Я Муссолини люблю как отца родного.

– И как родную мать, – шутит Ломбардо.

– Не зарывайся, брат.

Ломбардо улыбается:

– Доложи обо мне Маццантини. Так и так, разочаровался в фашизме. Касторка, все дела, как в старые времена[38].

Скуарчалупо не обижается. Он – человек Средиземноморья, неконфликтный и мудрый. И чрезвычайно ценит своего товарища.

– Да уж, вот возьму и разоблачу тебя перед лигурийцем, – отвечает он с иронией. – Он ведь такой же, как ты. Меня окружили люди, помешанные на чувстве долга… Оставим в покое родину – я воюю с англичанами, потому что они проклятущие сукины дети.

Они молча смотрят на площадь. Скуарчалупо замечает, что Ломбардо снова беспокойно поглядывает на часы.

– Не понимаю, почему некоторым из нас так не нравится Дуче, – настаивает неаполитанец, чтобы отвлечь товарища. – Да он же просто гений.

– Как джинн из лампы, – снова улыбается Ломбардо. – Загадай желание – и тебя разбомбят американцы.

– Что ты мелешь? Женщины, а он обращается именно к ним, сходят по нему с ума. Ты только представь. Когда он произносил речи с балкона палаццо Венеция, они беспрестанно испытывали оргазм… Я там был один раз и сам видел, клянусь тебе. Только и слышно было – хлюп, хлюп, хлюп.

– Не будь мерзавцем.

– Я мерзавец? Думаешь, я преувеличиваю?.. А ты знаешь, сколько письменных признаний в любви он получает в день?

– Да ладно, хватит уже.

– А вот испанка-то, по-моему, на тебя запала, нет? – настаивает неаполитанец. – В этом нет никакого секрета, с того дня, как она нашла тебя на берегу. Что ж, мы все понимаем. Так романтично, скажи?.. Они все ужасно романтичные. И им нравится быть такими. А мы с тобой итальянцы. Мы из страны любви и вареной колбасы.

– Да хватит тебе. Надоело.

– Если бы я оказался в ту ночь у нее в доме, словно только что выловленный тунец, она бы от меня так просто не отделалась бы.

– Брось говорить глупости.

– Глупости? Ха-ха. Будь я на твоем месте…

Ломбардо в который уже раз достает сигареты:

– На, возьми. Кури и молчи.

И вдруг замирает, не донеся сигарету до рта. Скуарчалупо следит за его взглядом и видит женщину, которая пересекает площадь от угла улицы Кановас-дель-Кастильо и направляется к церкви. На ней плащ, на плече сумка. Дойдя до паперти, она покрывает голову платком и исчезает внутри.

– За ней никого не видно? – спрашивает Скуарчалупо, оглядывая площадь.

– Да вроде нет.

Ломбардо снова засовывает сигарету в пачку и кладет ее в карман. Некоторое время они стоят неподвижно, неторопливо и внимательно поглядывая по сторонам. Ничего подозрительного. Неаполитанец трогает Тезео за плечо:

– Иди, занимайся своим делом, брат, а я посторожу. Передай ей от меня привет… А также привет от Дуче.