Оправдание Шекспира - Марина Дмитриевна Литвинова

лучший друг (144), второй – поэт, чье поэтическое дарование Шекспир ставит выше своего (сонеты 76-86). Мы не знаем, действительно ли автор верил в измену: ревность застила ему здравомыслие.

Хейвуд и Форд пишут о том, что видят со стороны, Шекспир-Ратленд в пьесах и сонетах – что пережил или переживает сам. Начиная с первого десятилетия XVII века, точнее с «Гамлета», Шекспир становится «Звездой поэтов». После 1605 года он живет бурно, ярко, у него в замке постоянно бывают, как и при королеве Елизавете, самые разные гости. Его личная жизнь на виду у всех, в этом смысле он человек открытый; зато в своих пьесах, в отличие от Бена Джонсона, он себя основательно маскирует. О нем говорят, пишут, спорят.

Но для сегодняшних исследователей эта пора жизни Шекспира довольно темная.

Вот что пишет редактор и комментатор «Цимбелина» в издании «Арденский Шекспир» Дж.М. Нозуорти: «Хотя пьесы, написанные после 1600 года, имеют более личный характер, чем те, что были написаны раньше, Шекспир времени короля Иакова куда более анонимная и загадочная фигура, чем Шекспир елизаветинский. Мы знаем, что он писал пьесы до и, возможно, после 1611 года; знаем с достаточной степенью вероятности, какие это пьесы.

Порядок их написания несколько менее определен. И в силу того, что отсутствует абсолютно надежная хронология, мы не всегда можем установить истинные взаимоотношения пьес».

Вот в таком смутном состоянии находится представление шекспироведов о втором десятилетии творчества Шекспира. Подумайте, современники Шекспира, друзья, драматурги, доброжелатели и недоброжелатели все о нем знали: пятьдесят шесть поэтов, драматургов, юристов и просто друзей написали хвалебные стихи для «Кориэтовых нелепостей».

Панегирики убеждают, что Кориэт-Ратленд был фигурой и очень известной, и очень любимой многими. Не могли же они не отразить и в пьесах его диковинную жизнь. Да и сам он в сонетах и пьесах писал не столько о других, сколько о самом себе. Именно потому действие всех его пьес, кроме «Виндзорских проказниц», происходит далеко от Англии – так Ратленд маскировал себя. Он выводил себя в пьесах со всеми присущими ему качествами, хорошими, скверными, смешными, в ситуациях, которые суть аллегории его жизненных обстоятельств, стараясь понять себя, корни своих бед. Знавшие его современники узнавали его. А для нас он долгое время оставался за семью печатями.

Совсем по-иному рисовал себя в пьесах Бен Джонсон. Если Ратленд в силу характера и условий жизни смеялся над собой и сочувствовал себе, понимал и не понимал себя, то Джонсон сочинял себя или в виде поборника добродетели, искоренителя пороков, способного улучшить нравы, или доброжелателя, спасшего, казалось бы, непоправимую ситуацию.

Или осмеивал какой-то общественный с его точки зрения вывих. И он не скрывал, в каком персонаже вывел самого себя. Так что тут и гадать не надо.

Китс (1795-1821) писал в одном из писем: «Жизнь выдающихся людей – нескончаемая аллегория, и очень немногие глаза видят Тайну их жизни – эта жизнь, как Священное Писание, иносказательна – тайну, которую понять простым людям так же трудно, как ветхозаветную Библию. Лорд Байрон выразил себя, но без иносказания, а у Шекспира жизнь – Аллегория, его произведения к ней комментарии» [144]. Вот такую загадку загадал Шекспир всем творчески мыслящим людям.

Вышеприведенные цитаты из «Арденского Шекспира» свидетельствуют: даже стратфордианцы согласны, что пьесы второго десятилетия Шекспира – его собственная плоть и кровь. Только где же, в какой пьесе их Стратфордец изобразил себя? Чей он прототип? А вот жизнь Ратленда, полная драматических и даже трагических событий, отражена и в пьесах Шекспира, и, конечно, в сонетах, и в пьесах других драматургов. Это тем более относится ко второму десятилетию, когда Ратленд писал уже один. И еще, пожалуй, не менее важное обстоятельство: сочинял он трагедии, сонеты и последние драмы со сказочным элементом, живя с любимой женой в платоническом браке.

ПЛАТОНИЧЕСКАЯ ЛЮБОВЬ

Тема платонической любви в те десятилетия имелась тогда и в пьесах, и в стихотворениях других поэтов. Причина этому – брак «немыслимого» поэта и дочери сэра Филиппа Сидни был платонический. Кое-кто предпочитал объяснять это странное обстоятельство импотенцией графа. Но в поэтическом сборнике «Жертва любви, или Жалобы Розалины» (Loves Martyr, or Rosalins Complaint. L., 1600.), реквиеме по графу Ратленду и Елизавете Сидни, имеются стихи Голубя (то есть Ратленда), посвященные жене, которая зовется там Феникс. Вот что мы читаем в одном из них:

Chastnesse farewell, farewell the bed of Glory,

Constraint adew, thou art loves Enemie,

Come true Report, make of my Love a storie,

Напомню, Гамлет в конце говорит другу Горацио: «Tell my story».

Cast lots for my poor heart, so thou enjoy me,

Come come sweet Phoenix, I at lengh do claime thee,

Chaste bird, too chaste, to hinder what is willing,

Come in mine arms and wele not sit a billing.

Ниже привожу подстрочник в девяти строчках, в семь содержание не уместилось:

Прощай, прощай невинность, ложе Славы,

И сдержанность – могильщица любви.

Поведай миру, Истина, мою любовь,

Вступись за сердце бедное мое.

Ты будешь счастлива со мною, Феникс,

Прекрасная и чистая голубка,

Приди, давно пора позвать тебя.

Твоей невинности противна страсть,

Но поцелуев голубиных мало.

Мне не удалось передать единоначалие каждой строки. Эта часть песен сделана по образцу 119 псалма Ветхого Завета.

Семистишье взято из первой части «Песен Голубя», посвященных жене. Супруги помирились, и стихи полны надежды, что брак их и Феникс все-таки осуществится, они станут не только жрецами платонической любви во имя поэтической славы, но их свяжет и земная страсть. Стихи прекрасны, исследователи видят в них руку Шекспира [145]. Читать их без волнения нельзя: так преданно, вдохновенно, страстно любит Голубь свою чистую голубку Феникс: наконец-то они снова вместе, теперь их любовь станет полнее, человечнее.

Но надежда его не сбылась. Из диалога Голубя и Феникс (поэма Честера) мы узнаем, что Феникс после воссоединения, как была, так и осталась противница плотской любви.

DOVE:

Command, О do command, what ere thou wilt,

My hearts bloud for thy sake shall straight be split

PHOENIX:

Then I command thee on thy tender care,

And chiefe obedience that thou owst to me,

That thou especially (dear Bird) beware

Of impure thoughts, or unclean chastity.

Подстрочник:

ГОЛУБЬ:

Так прикажи мне все, что пожелаешь.

Готов я сердца кровь сей час пролить.

ФЕНИКС:

Да,