Оправдание Шекспира - Марина Дмитриевна Литвинова

В награду любого возьмешь ты коня».

«Волхвы не боятся могучих владык,

А княжеский дар им не нужен;

Правдив и свободен их вещий язык

И с волей небесною дружен».

В первом шестистишии главный гласный звук «у», продиктованный словом «кудесник», звук – отголосок темного леса, откуда вышел старик, причастный к чудесному. В третьей строке – языческое божество Перун вводит сонорный (грозный) звук «р»; покорный Перуну старик ниже появляется в дательном: «мудрому старцу» – у+р. Во втором шестистишии говорит Олег, с его именем вступает мягкое «л». Оно звучит почти во всех следующих шести строках, вводя вместе с «ю» элегическую нотку. В пятой и шестой строках – как будто звуковой диссонанс- «правду», «награда». Но и элегия уступает место княжеской интонации – высокомерие, приказ, хотя в разговоре с кудесником этот тон звучит приглушенно. И поразительны последние четыре строки. Полностью меняется тональность и фонетическая, и смысловая: «волхвы», «владык», «вещий», «с волей». И опять «у», создающее рифму. В третьей строке четыре «в» – звуковой подхват «в» первого гениально прозвучавшего здесь слова «волхвы». Звучание этих шестистиший – оркестровка смысла: кудесник, князь, знающий свое величие, небесная воля. Эта могучая тема, заявленная в поэтической легенде, у более позднего Пушкина развилась в строки:

И Бога глас ко мне воззвал:

«Восстань, пророк, и вождь, и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли.

Глаголом жги сердца людей».

Пушкин написал балладу в двадцать семь лет. Это естественное единство, сплав искренности, гармонии, мастерства, смысла и есть признак гениально одаренного поэта.

Таков был и Шекспир. Именно поэтому мне так не нравятся все попадавшие до сих пор в мои руки переводы сонетов. И, скорее всего, повинны в этом не переводчики, среди которых много действительно талантливых людей, а отсутствие у них достоверного фонового – исторического, психологического, фактологического – знания. Для них Шекспир – это Шакспер, стратфордский мещанин, скаредный и стяжательный. Человек, в душе которого нет сострадания и совести, и уж конечно, он не способен «жечь глаголом сердца людей».

А вот судиться с соседом, с которым живет всю жизнь бок о бок, будет из-за нескольких бушелей ячменя, и накапливать ячмень в урожайный год, чтобы подороже продать ближнему своему в голодный год, – на это он горазд. Хорошо известные факты шекспироведам, но они отмахиваются от этого знания, как от назойливой мухи, не дай бог, еще широкая публика об этом прознает. Вина в этом мифа, защищаемого уже несколько столетий стратфордианцами с таким агрессивным рвением! А переводчики идут на поводу у приверженцев мифа. И видно, как русский стих под пером переводчика плывет от неясного понимания мысли, эмоций, образа, заключенных в оригинале. Переводчикам, вынужденным толкователям сонетов, приходится как-то клеить концы с концами, и в переводе стих лишается нерва – того электрического разряда, который возбудил в Шекспире ток поэтической энергии.

Ну а платонический брак, тягостный Ратленду, был таковым, мы теперь знаем, не по его вине.

В окружении графа мнения разделились: одни, как Бен Джонсон, были склонны винить графа. В траурном плаче Шекспир защищается «Twas not thier infermitie, / It was married Chastitie». Выше дан перевод Левика этих стихов. Другие считали, что платонический брак Ратлендов – союз двух поэтов, двух возвышенных душ, которые по обоюдному согласию принесли земную любовь в жертву Аполлону.

Было еще одно мнение – «Целомудренная птица, слишком целомудренная», принадлежащее самому Голубю. Песни Голубя в поэтическом сборнике Честера «Жертва любви, или Жалоба Розалины» посвящены им жене Феникс, которую он иногда называет «голубкой».

И мы вправе считать мучеником любви скорее графа, о безмерной любви которого к Смуглой леди можно судить по самой странной пьесе «Троил и Крессида», по другим пьесам и, конечно, по сонетам и по «Песням Голубя».

Нас сейчас не может не удивить: столь личные подробности семейной жизни выливаются Шекспиром на страницы пьес и сонетов. И окружение принимает участие в его скорбях, иногда тоже печатно. Здесь есть для нас две стороны: вторжение в частную жизнь печатного слова и моральное осуждение праздного любопытства. Конечно, странные и тяжелые отношения Ратленда и жены вызывали пересуды, недоумение, сочувствие, давали пищу насмешкам. Платоническая любовь была темой нескольких пьес и стихотворений. Но Ратленд в минуты сильнейшего гнева сам выплескивал в яростных строках обвинения, которые, возможно, были необоснованны. Случай-то особый, человечество имеет дело с гениальной личностью очень сильных страстей, которая, к тому же, сама себе закон.

Острое ощущение, что пьесы второго десятилетия носят отчетливо выраженный «личный характер», имеет под собой почву. Из архивов известно, что в это десятилетие в семье Ратленда что-то произошло. Как уже было сказано, участниками семейной драмы были сам Ратленд, его жена Елизавета, Джон Донн – обольститель и Бен Джонсон, который нечаянно, находясь под действием алкогольных паров, выдал тайну Елизаветы, доверившейся ему, как доброму другу. Пошли разговоры, имя Елизаветы было замарано, и Ратленд отослал ее в один из своих замков, положив пенсион – 600 фунтов стерлингов в год, очень большие деньги по тем временам. Это можно прочитать в элегиях, «Песнях и сонетах» Джона Донна, в элегиях Бена Джонсона, в пьесах и сонетах Шекспира и в пьесах других драматургов. А также в поэме Честера «Жертва любви, или Жалоба Розалины». И в бухгалтерских книгах Бельвуара. Отголоски разыгравшейся драмы слышны и в письмах того времени.

Выстроим цепочку произведений. «Укрощение строптивой», приблизительно 1597 год; сонеты 138 и 144 – 1599 год; здесь же «Два веронца», пьеса, где речь идет об измене друга, и «Сон в летнюю ночь», почти о том же. Свадьба Ратлендов – начало 1599 года, невесте только что исполнилось пятнадцать, графу двадцать два, в марте они уже муж и жена, говорится в одном из писем, брак остался до конца платонический. «Женщина, убитая добротой» – приблизительно 1609 год, написана по следам ссоры Ратлендов (1609 год) и высылки ее в один из фамильных замков, каждые три месяца милорд посылает жене, которая живет отдельно, сто пятьдесят фунтов. Как трогательно Хейвуд описал отъезд несчастной жены с ее скрипкой – наказание за неверность! Тот же год – «Сонеты», «Троил и Крессида» и повторное, спустя десять лет, издание (двумя выпусками) «Ромео и Джульетты». Эти две пьесы, разделенные десятилетием, об одном и том же – начало страстной любви и супружеских отношений до свадебного ритуала. Исследователи заметили это сходство. Кеннет Палмер в комментарии к «Троилу и Крессиде пишет: «Он (дядя Троила. – М.Л.) хлопочет о влюбленных, как