Полководцы Древней Руси - Андрей Сахаров

И пришлось Изяславу, позабыв княжеские распри, спасать Русь от половцев. Попал Искал на Русь в неудобное для себя время. В Киеве наизготове стояла рать, подготовленная к походу на юг, и теперь, едва весть о выходе половцев достигла Киева, и дружина и полк вышли навстречу им на реку Сновь. Там 1 ноября 1064 года половцы и натолкнулись на киевскую рать. Отяжеленные захваченной добычей, уверенные в том, что руссы еще далеко, так как не успели собрать людей под кпяжеские стяги, половцы не побеспокоились о сторожах, не успели изготовиться к бою. Тут их и настигли руссы. Половцы не смогли развернуть свою конницу облавой, пошли с руссами в рукопашный бой, и руссы начали теснить их, а потом с громким криком навалились сильнее, и побежали половцы. Двенадцать тысяч пало их па берегу застывающей реки; погибли в битве многие знатные всадники и вместе с ними сам Искал.

Сотни пленных, табуны лошадей, горы всякого добра захватили воины Изяслава. Но не радовался киевский князь, знал, что наступит день и придут половцы отомстить за своих сородичей и надо ждать их скоро.

Гонцы с вестью о победе на Снови поскакали в Чернигов и Переяславль. Они же везли и предупреждение князьям, чтобы ждали большого половецкого выхода, готовились, опасались.

Получив это известие, забеспокоился и Всеволод, приказал воеводам усилить сторожевую службу, Сам не раз вместе с Владимиром выезжал по ночам к Змиевым валам.

В непроглядной темноте скакали всадники в диком поле, пока не натыкались на оклики сторожей, потом сидели с воинами в их теплых землянках, расспрашивали, чем живет степь, были ли видны половецкие сторожи, а если да, то где, откуда ждать очередной половецкий выход.

Говорил в те дни отец Владимиру, чтобы никогда не полагался он на воевод и разных служилых людей, а чтобы во всем полагался только на себя: «Сам не проверишь, князь, сторожи, крепости, оружие, — никто за тебя это не сделает. Передоверишься людям — не оберешься беды. Князь должен быть хозяином во всем». Владимир внимал отцу, удивлялся, что тот все чаще называет его князем, учит таким жизненным хитростям, о которых он в свои юные годы и не помышлял. И с каждым днем постигал теперь Владимир всю сложность и жестокость жизни, всю ее страшную беспощадность к ошибкам, слабостям, колебаниям, легкомыслию.

А на Волыни разгорался пожар междоусобицы. Ростислав попытался отправить свою жену и сыновей в Венгрию к Беле I, но Изяслав упредил его: великокняжеский отряд занял Владимир-Волынский. Ланке Изяслав позволил уехать к отцу, а сыновей Ростислава задержали на Волыни, и они оказались в руках киевского князя. И сразу утих Ростислав — не на Киев, Чернигов и Переяславль направил он свою рать, а на окрестные народы: покорил касогов и возложил на них дань, повоевал иные близлежащие страны. Все чаще и чаще задевала его дружина византийские границы.

В Херсонесе боялись нашествия русского князя. И тогда совершилось великое злодеяние, о котором шепотом рассказывали в переяславском княжеском дворце: херсонесский стратиг отравил князя Ростислава.

Владимир хорошо представлял себе этот пир, в тмутараканском княжеском дворце, куда был приглашен византийский наместник. Столы ломились от яств и дорогих вин, и стратиг поднял чашу за дорогого друга князя Ростислава и отпил из чаши половину, а другую половину отдал князю и при этом дотронулся ногтем до края чаши и выпустил из-под ногтя смертное растворенье.

На восьмой день должен был умереть Ростислав. Так сказал стратиг своим людям, вернувшись в Херсонес. И на восьмой день умер тмутараканский князь. А на его место вновь сел старший Святославич — Глеб.

Сразу одной заботой меньше стало у Ярославичей. Ушел из жизни смелый и опытный противник.

Владимир спросил у отца, не покарал ли бог стратига за такое коварство: ведь он поднимал чашу за здоровье Ростислава, а сам уже готовил его смерть. Всеволод задумчиво посмотрел на сына, сказал уклончиво: «А что хотел бог в это время, может быть, он уже звал князя к себе и срок того на земле уже истек, кто знает. Ведь все предопределено свыше».

— Когда сам станешь князем, то поймешь, что ныне власть нельзя сохранить только честью. Избави тебя господь, сын мой, но думаю, что и тебе придется испить горькую чашу душевных мучений, когда станешь выбирать свой путь в борьбе с врагами. Власть любит людей, которые способны идти без оглядки. Увы, но власть любит также людей скрытных и льстивых, коварных и смелых. Зри — простодушие, искренность и власть никогда не идут вместе. А стратиг… его побили камнями херсонесцы. Ведь они боялись, что дружина Ростислава отомстит за него и разорит город».

А знамения все продолжались, предвещая всякое худо.

В небе показалась звезда, будто истекающая кровью, и говорили люди, что знамение это — к крови, к междоусобицам и к нашествию иноземцев. В то же время переменилось солнце, чернота застила его свет, и казалось, что кто-то снедает его.

Тогда записал летописец под 1065 годом: «Знаменья бо в небеси, или звездах, ли солнца, ли птицам, ли етером чим,[41] не на благо бывает, но знаменья сице на зло бывает, ли проявленье рати, ли гладу, ли смерть проявляют».

И правду сказал летописец, потому что в этот же год вслед за Ростиславом выступил против старших Яросла-вичей Всеслав — князь полоцкий. Он напал на Псков, а на следующий год вновь подступил к Новгороду. Яростен был удар Всеслава по Изяславовым владениям. Полоцкая рать ворвалась в город и пошла по дворам, хватая жителей в плен, уводя их в холопство и на продажу, грабя дома и храмы. Всеслав не пощадил и святой Софии Новгородской — приказал снять с нее колокола и увезти к себе в Полоцк, а из самого храма люди Всеслава вынесли паникадила.

И снова гонцы поскакали по Руси с тревожными известиями, лгередавая речи князей друг другу. Что делать, куда направить рати? На юге неспокойно живет Тмутаракань, на севере Всеслав, совершив дерзкий выход, мрачно сидит в своем Полоцке, ждет, что будут делать Ярославичи. Стоят открытые столы в Ростове и Суздале, Владимире-Волынском и Смоленске.

Наступил 1066 год. В Тмутаракани наконец воцарился мир, Глеб вернул себе престол, но тревога на Руси не утихла. Владимиру Мономаху исполнилось тринадцать лет.

Едва подсохли дороги и пробились пути из Переяславля на север, князь Всеволод призвал к себе сына и приказал ему собираться в дорогу: «Поедешь в Ростов и будешь держать там нашу исконную переяславскую отчину — ростово-суздальский стол. Ты уже не отрок, а взрослый князь, многое уже ты видел, многое знаешь; правда, сердце у тебя мягкое, пылкое, ну да жизнь тебя выправит, закалит, подскажет, где и как показать себя».

Всеволод сказал сыну, что с Всеславом полоцким началась настоящая война; князь не идет на мировую, гонит гонцов прочь, хочет отложиться от Киева, не признает Ярославичей за старших: князей, рушит все, что завещал детям Ярослав Владимирович. Его же, Владимира, дело — строго блюсти порядок в ростово-суздальской земле, управлять ею по совести и по разуму, готовить рать против Полоцка: не сегодня завтра Ярославичи не на жизнь, а на смерть схватятся с Всеславом.

Вместе с Владимиром князь Всеволод посылал опытных своих дружинников, часть младшей дружины и Владимирова друга Ставку Гордятича.

Через несколько дней в шестом часу утра конный отряд потянулся через крепостные ворота на север. Впереди ехали старшие дружинники, за ними — князь Владимир Всеволодович и Ставка Гордятич, далее шли телеги с княжеским и боярским добром, посудой, одеждой, другим рухлом, замыкала строй младшая дружина.

Выехав за ворота, Владимир оглянулся: пустынны в это время были переяславские валы, закрыты окна домов, лишь в княжеском тереме одно из окон было отворено. В темном его проеме смутно белела чья-то фигура. Владимир не видел лица, но знал твердо, что это мать поднялась на верх терема и теперь провожает сына в его первый взрослый княжеский путь. Ему захотелось снять шапку и помахать ей на прощанье, но он покосился на суровые лица всадников и лишь отпустил узду, ускоряя ход коня. Скоро Переяславль едва виднелся у края неба темной полосой, а вскоре исчезла и она.

Всего одну строку напишет под старость лет в своем «Поучении» Владимир Мономах об этом своем пути: «Первое к Ростову идох, сквозе вятиче, посла мя отец». Но и в молодые годы и позднее, будучи уже видным на Руси князем, он будет помнить этот свой первый путь от ворот переяславских до ворот ростовских.

Отряд миновал поле, и вскоре пошли перелески и дубравы. Все это была еще земля переяславская привольная, открытая и веселая. Но через несколько дней пути все переменилось: гуще и сумрачней становился лес, все меньше было света вокруг, и наконец лес надвинулся со всех сторон сплошной чернотой, застил и землю, и небо, и воздух, обнял всадников прелым сладким запахом, постелил им под ноги мягкие, неслышные мхи.