Полководцы Древней Руси - Андрей Сахаров

В раздумье ехал Всеволод от игумена. Тот ясно ему сказал, что надо собираться в дикое поле, что Изяслав давно уже хочет нанести удар торкам, навеки освободить от их набегов русские земли и надо помочь киевскому князю, что он, Феодосий, очень надеется на его княжескую помощь и даже, если Всеслав полоцкий и Святослав черниговский не пойдут в поход, то пусть киевский и переяславский князья двинутся в поле со своими ратями.

Едва Всеволод вошел в свои хоромы, как за ним прибыл гонец от великого князя.

Изяслав повел с ним речь о том же, о чем еще час назад говорил игумен Феодосий, — о совместном походе против торков. Братья условились действовать заодно, послать гонцов к Всеславу и Святославу.

Все лето 1060 года сносились князья гонцами и лишь к осени наконец договорились о походе. С севера в конном строю и на ладьях по Днепру двинулись рати великого князя Изяслава и Всеслава полоцкого; отдельно по берегу шла дружина Изяслава и отдельно дружина Всеслава. У впадения реки Трубеж в Днепр их ждали дружины Святослава черниговского и Всеволода переяславского. Впервые после смерти Ярослава Владимировича вся Русская земля поднялась в поход против кочевников. В киевском войске шли также дружины из Смоленска, Турова и Владимира-Волынского, в черниговском — воины из Тмутаракани и Мурома, в переяславском — отряды из Ростова, Суздаля и Белозера. Давно уже не собирала Русская земля столь большого войска.

Владимир вместе с матерью, сестрами провожал дружину с княжеского крыльца, а потом смотрел из окна терема, как двурядной лентой выехали воины из городских ворот и двинулись в сторону Днепра, и сразу тревога застыла в городе, стихли по боярским домам всселье и застолья; в каждом доме молились за успех русского войска. И в княжеском дворце как будто стихла жизнь, мать молилась в своей половине, а около нее, упершись коленями в пушистый ковер, молился маленький Владимир и повторял вслед за матерью: «Боже, спаси пас, дай нам утешенье в тревогах и горестях и ниспошли победу над погаными верным сынам твоим, рабу твоему Всеволоду и всем воинам его».

Прошло три недели, и однажды под вечер с караульной башни ударили в колокол: на горизонте показались конные люди. Медленно приближались они, и вскоре высыпавшие па валы жители Переяславля приветствовали победителей. Впереди ехал Всеволод; лицо его потемнело и осунулось, веки покраснели от бессонья и осенних ветров, но радостная улыбка пробивалась сквозь эту черноту и усталость. Сзади надвигалась княжеская дружина, а следом за ней шли связанные веревками плененные торки. В изодранных одеждах, с косматыми волосами, они страшно озирались по сторонам, втягивали головы в плечи под градом насмешек жителей Переяславля. А следом за пленниками везли на телегах захваченное добро: ткани, ковры, конскую сбрую, оружие, золотые и серебряные вещи. А дальше княжеские конюхи гнали табуны отнятых у торков коней, коров, овец. Сразу разбогатеет теперь Переяславль, нальются захваченным добром дворец князя и дома его старшей и младшей дружин.

Владимир бросился к отцу, дотянулся рукой до стремени, да так и бежал рядом с отцом всю дорогу до дворца.

И лишь вечером, когда княжеская семья собралась за столом, Владимир услышал от отца о том, как шла война с торками.

Собственно, и войны-то не было: конные сторожи торков донесли до своих кочевий известие о том, что вошли русские рати в степь, и торки стали спешно свертывать шатры, и когда руссы подходили к тем местам, где должны были бы стоять степные городки кочевников, то заставали там лишь теплую золу от очагов — торки исчезали бесследно. Днем и ночью гнались руссы за кочевниками, вглядываясь в прибитую конскими копытами землю, и наконец настигли их во время отдыха. Русские дружины с ходу врезались в тележный строй уставших и обессилевших торков, и те почти не сопротивлялись: одни доброй волей отдали себя в полон с женами и детьми, другие — те, у кого доставало еще сил бежать дальше, — бросали своих близких, все добро, вскакивали на коней и устремлялись в неоглядную ночную степь.

За ними не гнались — пусть пропадают в осенней стуже в голодной, застывающей на зиму степи. Несколько недель носились русские дружины в диком поле, сбивая все новые и новые кочевья торков, утомляя и врагов и самих себя нескончаемым конским бегом. И лишь тогда, когда отяжелели русские рати от захваченного добра, когда недоставало уже сил гнать по необозримым степным просторам тысячи голов скота, — русские князья дали приказ своим дружинам повернуть вспять.

— Ну а торки, куда делись торки? — спрашивал Владимир, который живо представил себе все, что происходило в степи, где закованные в брони руссы сметали с лица земли жалкие кочевья степняков и гнали их, гнали в холодное и голодное поле.

— Торки сгинули, — сказал устало Всеволод. — Сгинули, мыслю, навеки. Одних мы попленили, а кто ушел в степь, все равно пропадут от стужи, голода и мора. Бог отныне избавил Русь от поганых.

Он говорил об этом спокойно и равнодушно, а глаза Владимира наполнялись слезами. Ему было жаль этих растерзанных, связанных веревками людей, что тянулись за русской ратью по улицам Переяславля, жаль было и тех, кто, потеряв своих жен и детей, скитается отныне в застывшей степи, мерзнет, гибнет от голода и нет им нигде ни покоя, ни приюта: только гибель, и плен, и продажа на невольничьих рынках Булгара, Херсонеса и Константинополя.

Всеволод заметил сумятицу в сердце сына, положил руку на его золотистые волосы: «Не жалей их, Владимир; если бы был их верх, то сегодня уже тебя гнали бы привязанным веревкой за телегой на челядинный рынок куда-нибудь в Таврику».

Затихла жизнь в Переяславле, не скакали более княжеские гонцы между Киевом, Черниговом, Переяславлем и Полоцком, надвинулась суровая зима. Князья и дружинники сидели по своим дворцам, а их люди бойко торговали по городам рухлядью, захваченной у торков.

В конце же января 1061 года беда обрушилась на Переяславское княжество; из степей в переяславские пределы вышли половцы во главе с ханом Некалом. Записал позднее летописец: «Пришли половцы впервые на Русскую землю войною». Давно уже ожидали этой грозы переярославцы.

С каждым годом полнилась степь половцами. Их кочевые вежи, объединенные в огромные орды, заливали южные земли от края и до края. Сначала они перевалили через Волгу и появились на Дону, потом захватили кочевые угодья печенегов и торков и заняли причерноморские степи между Доном и Днепром, а потом, преследуя печенегов, дошли до Дуная и уткнулись в византийские сторожевые крепости. В то время напор половцев на Запад уже ослабел, и они принялись обживать огромные пространства, раскинувшиеся между Доном и Дунаем. Главные их кочевья расположились в степях, примыкавших к Черноморской луке — между Дунаем и Днепром. На Руси их называли лукоморскими половцами. У Днепровской же луки, по обе стороны порогов расселялись приднепровские половцы. От Днепра до Нижнего Дона кочевали причерноморские половцы. Были еще половцы заорельские, кочевавшие между реками Орелью и Самарой. Донецкие половцы раскинули свои вежи между Северным Донцом и Тором, а по обоим берегам Дона жили половцы донские. И на всем этом огромном пространстве северные границы половецких кочевий вплотную подходили к русским землям. С тех пор как выбили половцы из степей берендеев и торков и как те, зажатые с двух сторон, заметались в диком поле и растворились — одни — уйдя под защиту русских крепостей и встав там на сторожевую службу, а другие — пропав без вести, — не было больше никого между русской и половецкой землями. Встали они теперь друг против друга, и самым близким городом к половецкому полю стал Переяславль.

Скрипели в бескрайних южных степях половецкие телеги, взметалась к солнцу пыль от бесчисленных кочевых веж, десятки, сотни тысяч всадников готовы были по первому зову своих ханов двинуться в очередной грабительский поход. От пастбища к пастбищу, от одной земли к другой передвигались половецкие орды, все сокрушая на своем пути. Зимой они уходили к югу, поближе к теплым черноморским берегам, а летом постепенно перемещались на север, их стада тучнели в ковыльных степях, и половцы подходили к самой кромке южнорусских лесов. Осенью же, когда кони были сыты, начиналась пора набегов, и горе было тем, кто вставал на пути кочевников. В поход поднимались все взрослые половцы. Их конные лавины внезапно возникали перед изумленным и испуганным врагом. Вооруженные луками и стрелами, саблями, арканами, копьями, половецкие воины с пронзительным криком бросались в бой, стреляя на скаку из луков, засыпая врага тучей стрел. Сокрушив врага, они мгновенно исчезали, а на месте набега оставались развалины и свежий пепел, и тянулись вслед за кочевниками следы многочисленных пленников, которых они гнали на невольничьи рынки юга. Кочевники не любили сражаться с большими и хорошо организованными армиями. Напасть врасплох, смять численно слабого врага, подавить его, разъединить вражеские силы, заманить их в засаду, уничтожить — так они вели свои войны. Но если половцы сталкивались с сильным противником и вынуждены были отступать — они умели и обороняться: быстро составляли свои телеги в несколько кругов, покрывали их бычьими шкурами, чтобы враг не мог поджечь их, и, укрывшись внутри этого кольца, отчаянно отбивались от наседавшего неприятеля. Через проходы между телегами вырывались они порой конными отрядами на вылазки, сея ужас среди осаждавших. И если половцам удавалось огородить телегами свои вежи, сокрушить их оборону было трудно.