Полководцы Древней Руси - Андрей Сахаров

Владимир бросился к своему воину, который одной рукой тащил за волосы упирающуюся молодую женщину, а другой нес узел с наспех набитым в него добром. Женщина кричала истошным голосом, рвалась прочь, а воин лишь крепче схватывал ее распущенные волосы и волок туда, где собирали пленных, будущую челядь. Воин заметил движение Владимира, бросил ему на ходу: «Не мешай, князь, теперь наше время». И Мономах вспомнил, как он сам, сидя в своих ростовских хоромах, соблазнял тамошних детей боярских будущей добычей. Вот она, добыча! Русские люди избивают русских людей, не печенегов, не половцев, а своих же единоверцев, которые страдали за чужие вины и вся беда которых была в том, что Всеслав Полоцкий не ужился в мире с князьями Ярославичами.

Потом Минск запылал, и Владимир как завороженный смотрел на бешеную пляску огня, дыма, искр, которые метались по городу, сжирая все, что не успели взять нападавшие рати. С веселым треском горели деревянные дома, рушились храмы божии. Сеча затихла, и теперь и нападавшие, и оставшиеся в живых минчане отходили подальше от огня.

Так пала одна из крепостей Всеслава.

Несколько дней делили победители захваченное добро; поделили и всех оставшихся в живых минчан — мужчин, женщин и детей.

А потом лазутчики донесли Изяславу, что Всеслав вышел с ратью из Полоцка и собирается идти на речку Немигу, близ Минска, чтобы отбить город обратно. Туда и повернули свои рати Ярославичи.

В непролазном снегу двигались рати Ярославичей к Немиге. Кони выбивались из сил в сугробах; пешцы брели, едва передвигая ноги; в снежном развороченном месиве медленно ползли две черные людские реки, два противоборствующих войска навстречу друг другу и сошлись в бою 3 марта 1067 года.

Объединенная рать Всеволода и Владимира Мономаха развернулась слева от войска Изяслава. Черниговский князь наступал с правой руки. Владимир, сидя на лошади стремя в стремя с отцом, видел, как полоцкие всадники ударили по киевскому полку, прогнули его, но не сумели пробить в нем брешь и рассеять воинов, кони полочан вязли в снегу, двигались медленно, неуклюже.

«Вон, смотри, князь Всеслав», — показал Всеволод сыну в гущу полоцких всадников. Там на черном коне крутился в снегу всадник, он размахивал мечом, понукал своих воинов идти вперед. Чародей, закутанный в синюю мглу, как звали его на Руси, задыхался в глубоком снегу на берегу Немиги. Владимир видел мрачное лицо Всеслава, его яростный раскрытый рот, белую пену отчаяния и бессилия на морде черного как смоль коня, и ему почему-то стало вдруг жаль и этого мрачного князя, и его людей, утопающих в снегу, и его уставшую лошадь, не было к ним зла или яростной ненависти.

И тут он увидел знак с киевской стороны. Изяслав просил помощи, приказывал крыльям союзной рати атаковать Всеслава. И зашевелились переяславская и черниговская дружины, подтянулись к всадникам пешцы. Всеволод и Владимир тронули стремя…

Автор «Слова о полку Игореве» писал через сто с лишним лет об этой несчастной для Русской земли битве: «На Немизе снопы стелют головами, молотят чепи харалужными на тоце живот кладут, веют душу от тела. Немизе кровави брезе не бологом бяхуть посеяни, посеяни костьми руских сынов».

Переяславцы и черниговцы быстро охватили с боков войско Всеслава, киевляне оправились от первого удара полочан и с криками тоже двинулись вперед. В снежной разворошенной каше закрутилось, сбилось в кучу войско Всеслава. Мерно поднимались и опускались боевые топоры, мечи, дубины рассекали, рвали на части кольчуги, тулупы, тела; белый снег все больше превращался в грязно-красное месиво, в котором зарывались кони и люди, утопали, задыхались в нем под грудами убитых и раненых воинов. И над всем полем боя неслись какие-то пустые хлопотливые звуки: стук, короткие вскрики, приглушенные стоны, лошадиный храп. Люди совершали свое ужасное дело — убивали других людей, и звуки, будничные, обычные, сопровождали эту их страшную работу.

Владимир все так же стремя в стремя двигался рядом с отцом. Всеволод озабоченно поглядывал на свой переяславский полк, который слева уже врубился в войско Всеслава. Теперь было самое время пустить вперед дружину, докончить дело, но князь медлил, хмурил брови. Опытным глазом он видел, что дело сделано и зачем губить дружинников, а пешцы… ну что же, одним больше, одним меньше.

Ярославичи теснили Всеслава. Один за другим падали воины полоцкого князя под боевыми топорами киевлян, черниговцев, переяславцев. Ростово-суздальская рать дралась здесь же, на левом крыле союзного войска. Ставка Гордятич, разгоряченный боем, пробивался все ближе к Всеславу, Владимир видел, как его друг и наперсник упрямо двигается к тому месту, откуда руководил боем полоцкий князь. И вдруг, когда, казалось, что уже прорублены к нему пути, когда ростовцам и суздальцам, этим упрямым вятичским мужикам, оставалось до Всеслава рукой подать, он вдруг исчез.

Еще продолжался бой, еще падали в изнеможении и ранах воины с обеих сторон, а Всеслав словно растворился в снежном мареве, в быстро наступающих сумерках, во внезапно повлажневшем воздухе. Поистине закутался князь в синюю вечереющую мглу.

Разгром полочан был полный. Большая часть их войска полегла на берегах Немиги, остальных тут же поделили между собой, забрали их в холопы. Поделили и обоз Всеслава, его бояр и дружинников, их утварь и шатры, оружие и всякую пищу.

Радовались киевляне и черниговцы, туровцы и переяславцы, ростовцы и суздальцы и люди из прочих городов, тянувших к землям Ярославичей.

Владимир смотрел на эту радость, и было ему не по себе: за что погибли эти сотни русских людей, за что, как дикие звери, терзали они на мерзлой земле друг друга? Не печенеги и не половцы погубили их, не во славу родной земли легли они здесь навечно… Горе! Горе это для всех. Ничтожны злоба и зависть князей, их алчность и ненависть друг к другу, и что ожидает еще эту землю, если дети ее лежат как наколотые дрова на снежных равнинах, если гибнут они от руки друг друга.

А наутро рати Ярославичей двинулись по полоцкой земле — от села к селу, от города к городу, разоряя все на своем пути. Уже наполнились сани всяким сельским и городским скарбом, уже лошади еле передвигали ноги в глубоком снегу под тяжестью груженых саней, а Ярославичи все не унимались: обобрать до последнего полоцкие владения, спалить крепости, увести людей — чтобы никогда больше не поднялся к силе и славе князь Всеслав, чтобы не обернулся он вновь сизым соколом во главе своей лихой рати…

Остановились невдалеке от Полоцка, отяжеленные добычей, уставшие от бесконечных грабежей, от сопровождавших войско стонов и плачей.

Люди Владимира то и дело волокли к молодому князю то кусок дорогой ткани, вытащенной из сундука богатого гостя, то серебряную херсонесскую утварь, взятую в сельском доме кого-нибудь из полоцких бояр, то приводили к нему красавиц полочанок. Владимир поначалу пугался. Ему было стыдно, совестно принимать все это. И дружинники видели, что князь смущен, подавлен их приношениями. Бери, князь, говорили они, — все это добыто честно, с бою; если бы вчера победил Всеслав, то завтра уже шли бы полоцкие воины по нашей земле, хватая наше рухло, жен и детей, и не было бы никому от них спасения.

Владимир молчал. А его обоз с каждым днем полнился от захваченной добычи.

Войско отдыхало, готовилось в обратный путь, когда к Всеволоду прискакал гонец из Переяславля. Он привез вести о том, что скончалась княгиня Анастасия.

Владимир смотрел на радостные лица своих дружинников, на то, как ростовские и суздальские смерды и ремесленники по-хозяйски, споро и добротно, готовясь в обратную дорогу, увязывали на возах разное добро, как без конца совещались в Изяславовом шатре трое князей Ярославичей, и горько ему становилось от этой мирской суеты, от людской жестокости, злобы и зависти, которые не имели никакой цены перед лицом мироздания, жизни и смерти, отзывчивой и нежной человеческой души. Уже нет матери… а человеческая жестокость и алчность все глубже и глубже затягивают его в свои извечные тенета, и нет сил разомкнуть этот стягивающийся круг.

Всеслав заперся в Полоцке и вскоре запросил мира. Полоцкий князь обещал прекратить войну против Ярославичей, не бороться за Смоленск. В ответ в Полоцк ушло посольство князей-братьев. Они клялись помириться с Всеславом, вернуть все его владения. Потом снова был обмен послами, переговоры, заверения, и наконец князья договорились встретиться на Днепре под Оршей и покончить дело миром.

Наступило лето, кончался июнь месяц. Уже больше полугода Владимир провел в дороге и в боях. За это время поубавилось воинов в его ростово-суздальской рати, по те, кто остался в живых, были довольны — их сани, а теперь телеги, что они поотнимали у жителей полоцкого княжества, полнились всяким добром, но пора было бы уже собираться и домой, на отдых, на покой в свои домы, к своим имениям, к своим изначальным доходам. Все чаще и чаще близкие люди говорили Владимиру, что люди устали, хотят вернуться на отдых от ратных браней. Владимир говорил об этом отцу. Всеволод отмалчивался, хотя шел ропот и в переяславском, и в киевском, и в черниговском войсках. А князья-братья все тянули переговоры с Всеславом, продолжали кормиться в Полоцкой земле, боясь упустить свою выгоду.