Тайны Елисейского дворца - Жюльетта Бенцони

«Кроме общей безнадежности, – писал Жюно, – охватившей всех после кровавой битвы под Бородино, где неопределенность итога подействовала на нас угнетающе, мне пришлось пережить свою собственную преисподнюю. Я имею в виду четырнадцатый бюллетень и хочу поговорить о нем. Досаждает мне не опасение немилости. Император уже устроил мне разнос и относится ко мне по-прежнему. Не думаю, что одной-единственной фразы в бюллетене достаточно, чтобы поставить крест на карьере. Меня мучает и не дает покоя мысль: а что, если это правда? Что, если именно я виноват в том, что кампания неуспешна? Что, если бы победа под Валутино принесла нам мир, которого не принесло Бородино? Де Нарбонн ответил на все мои вопросы «нет». Он считает, что моя неудача – если только это можно считать неудачей – никак не повлияла на течение кампании. Он сказал, что неудачей была мысль императора воевать с Россией. Но мне кажется, де Нарбонн просто старается поддержать меня. Теперь мы идем к Москве…»

Потом письма стали приходить все реже. Русские перекрыли два направления, по которым возили почту. Лаура погрузилась в тревожное ожидание, столь знакомое тысячам солдатских семей. Финансовые затруднения кажутся ничтожными рядом с тревогами о жизни и смерти, но их тоже не избегла Лаура. Фиссон не стал скрывать от нее, что ему все труднее удерживать на расстоянии ростовщиков, а герцог и герцогиня привыкли тратить деньги не считая. Лаура, как многие, оказалась вся в долгах при блестящем дворе в Тюильри, где правила бездарная регентша, подавая всем дурной пример и одна не испытывая финансовых затруднений. Так что оставалось бедной женщине? Ей оставалась любовь. Пылкая всесжигающая страсть.

К несчастью, красавец Морис, поначалу польщенный столь жаркой и негасимой любовью, начал находить Лауру весьма обременительной. Он стремился сохранить свободу и навещал Элизу де Флотт.

Лаура не допускала и мысли о том, чтобы с кем-то делить своего любовника.

И можно понять почему. Когда Балинкур был с ней, он любил ее с той же страстью, что и в первые дни их связи. В ней был особый шарм, и он не мог ему противостоять. Возможно даже, он боялся слишком к ней привязаться, и это была еще одна из причин, по которой он хотел встречаться с ней пореже. Вообще-то он любил ее. Вот только если бы она перестала бомбардировать его своими чертовыми письмами.

Откладывая встречи, Морис всегда ссылался на службу, он по-прежнему оставался при дворе Жюли, официально числившейся королевой Испании, так там и не побывав. По возвращении из Экса Жюли с удовольствием расположилась в своем чудесном замке Морфонтен[50], неподалеку от Санлиса. И она, и ее супруг нигде не чувствовали себя так уютно, как в этом замке, и о нем горестно вздыхал Жозеф, сидя на крайне неудобном мадридском троне. Сестра Жюли Дезире, пугавшаяся при одном только названии Швеция, жила вместе с ней, и обе дамы поддерживали что-то вроде королевского двора, стараясь не обращать внимания на дурные вести с театра военных действий.

Маркиз де Балинкур, исполняя обязанности главного камергера при королевском доме, безусловно, должен был там часто присутствовать, хотя обязанности его не были слишком обременительны – королева Жюли была к нему более чем снисходительна. Ее снисходительность позволила Морису принять приглашение Лауры на ужин наедине в день, который она назначила и ждала с нетерпением. Она воображала, как они начнут его с легкой закуски и шампанского, а потом… Предвкушая сладостное продолжение, Лаура постаралась сделать все, чтобы быть обворожительной. И отражение в зеркале подтвердило ей, что так оно и есть.

Она, любуясь, прибавила еще капельку духов, и тут Аделина подала ей записку, которую только что принесли и попросили передать срочно. Разумеется, это было очередное мерзкое анонимное письмо из тех, которые нужно бросать в камин, не читая, и которые Лаура прилежно читала всегда.

Письмо мгновенно вывело ее из себя. В нем сообщалось, что красавец Морис не приедет сегодня, так как в замке Морфонтен его удерживают слишком нежные узы, которые он не захочет развязать… Ответ последовал незамедлительно.

– Карету, запряженную четверкой! Я еду за город! – распорядилась Лаура.

Несколько минут спустя закутавшись в широкий бархатный плащ черного цвета, подбитый горностаем, она выехала из Парижа и направилась в Санлис. Было уже около десяти вечера, когда карета остановилась перед сторожевым постом Морфонтена.

Кучер Жером спустился с козел и сообщил, что госпожа герцогиня д’Абрантес желает немедленно переговорить с маркизом де Балинкуром и будет ожидать его здесь.

Сержант, начальник поста, почтительнейшим образом ответил, что сие кажется ему весьма затруднительным, учитывая поздний час и полученные им распоряжения относительно безопасности ее величества королевы Испании. Лаура немедленно вмешалась.

– Что за отговорки, сержант? Вам же сказали, кто я такая. И я ни в коей мере не посягаю на покой ее величества. Я желаю говорить с ее камергером.

Однако элегантная карета с гербами и ее прелестная хозяйка ни в чем не убедили сержанта.

– Абрантес? – переспросил он. – А это, случаем, не Испания?

– Нет, Португалия.

– Ну, это одно и то же. Испанцев без особого разрешения мы вообще не пускаем.

– Ну, так пошлите кого-нибудь из ваших людей за разрешением. И поскорее! Я спешу.

Сержант не собирался исполнять и эту просьбу.

– Мне очень жаль, но…

– О господи! Это слишком! Вперед! И быстро!

Жером в один миг стронул с места лошадей, и карета исчезла в темноте парка прежде, чем цербер успел приложить ружье к плечу.

Как Лаура и предполагала, в замке еще не спали, и весь первый этаж был ярко освещен. Подбежал лакей и два конюха, конюхи занялись лошадьми, а Лаура, как только лакей открыл дверцу, спрыгнула на землю и побежала в замок. Ей не составило труда дойти до гостиной, где вокруг «королевы» Жюли толпилось немало народу. Сама она играла в трик-трак с Балинкуром, а ее сестра Дезире, маленькая кубышка, лишенная всякого очарования – невольно порадуешься, что она не села на трон рядом с Наполеоном! – дремала в кресле перед камином под хрустальные звуки арфы, которые не слишком уверенно извлекала госпожа де Флотт.

Остальные, кого Лаура не дала себе труда рассмотреть, достойно скучали в просторной зале, но скука, похожая на оцепенение, мгновенно улетучилась, как только в дверях появилась молодая женщина, не дав возможности лакею объявить о себе. Все поднялись со своих мест, а Лаура, послушная протоколу, присела в быстром, но безупречном реверансе и столь же быстро произнесла:

– Прошу прощения, что тревожу вас в столь поздний час, милая Жюли, но вынуждена расквитаться по счету.

И немедля отвесила Балинкуру пощечину.

– Это вас научит обращаться со мной по достоинству, – провозгласила она. – Можно подумать, мне нет другого дела, как только вас ждать, когда вы предпочитаете сидеть здесь и ворковать с этой индюшкой! – Тут она кивнула в сторону арфистки.

– Однако, герцогиня, – возвысила голос «королева Испании» – я хотела бы знать, с какой стати вы позволяете являться ко мне поздним вечером без доклада и оскорблять одного из моих дворян, на которого вы не имеете никаких прав?

– Никаких прав? Да будет вам известно, что он мой! – объявила Лаура, забыв обо всем, в том числе и о последствиях. – А я, я его, но я не потерплю, чтобы он меня обманывал, как посмел сегодня вечером. Обещал приехать ужинать и не приехал, даже не извинившись.

– Но я написал вам, госпожа герцогиня, и объяснил…

– Что? Что вы предпочитаете скучать при этом несносном дворе в ожидании, когда отправитесь в постель к этой Флотт?!

– Постараемся объясниться. Мне кажется, возникло недоразумение…

– Возникло. И вы опять не смогли мне не солгать!

Гнев Лауры утих, сменившись нестерпимой болью, и она, так же быстро, как вошла, повернулась и вышла, торопясь к карете, как к надежному убежищу. Она не желала оставаться ни секунды в этом стане врагов, не желала слушать жалкие и лживые извинения любовника. Все было кончено. Кончено навсегда!..

– Домой! Быстрее ветра! – приказала она кучеру и упала на бархатные подушки. Рыдания разрывали ей грудь, причиняя физическую боль.

Такой боли она еще никогда не испытывала!..

Вернувшись к себе в особняк на Шан-Зэлизэ, Лаура заперлась в спальне, запретив себя тревожить кому бы то ни было. Отослала даже Аделину.

– Мне надо побыть одной, – объявила она. – И выспаться. Выспаться во что бы то ни стало!

Лаура упала на кровать и застыла в каком-то странном оцепенении – между сном и явью. Она лежала в объятиях целительной тишины, и мало-помалу тьма уступила место свету, за окном послышались голоса, оживилась улица, город. Значит, снова нужно было вставать, снова бороться, страдать… Но у Лауры больше не было сил…