Тайны Елисейского дворца - Жюльетта Бенцони

– И де Нарбонн тоже. Он самый близкий мой друг.

– Оставьте де Нарбонна в покое. Он исключение, точно так же, как Фуше…

Услышав имя бывшего главы Тайной полиции, Лаура все поняла. А она-то ломала себе голову, пытаясь понять, с чего вдруг император сразу занялся придворными скандалами, тогда как положение Франции сейчас…

– А вот Савари мне не друг, не так ли, ваше величество? Герцог де Ровиго всегда завидовал Жюно, который предан вам не меньше, но совсем по другим причинам. Ваш шпион метит в премьер-министры или кто его знает куда, а при этом он спал под двумя подушками, когда в октябре Мале пытался лишить вас трона! Легко понять, почему он к вам так привязан, – как всех нас, вы и его осыпали титулами, золотом и почестями. Он считает себя незаменимым с тех пор, как отправил несколько лет тому назад, и, вполне возможно, слишком поспешно, несчастного герцога Энгиенского в Венсенский лес вместе с расстрельным батальоном! После того как выжил со службы герцога Отранского[53], чей нюх и хитроумие очень ему мешали…

– Я устал вас слушать. Замолчите!

– Еще одну минуту! Минуту и не больше! А ваш верный сторожевой пес показал вам вот это? – И Лаура достала из кармана листок, который получила с утренней почтой и случайно захватила с собой.

– Очередной памфлет? Их сейчас что осенних листьев…

– Нет, не памфлет. Послание графа Лилльского, который страстно желает быть королем Людовиком XVIII!

Глаза Наполеона загорелись гневом, он взял послание, адресованное «Всем французам», и прочитал вслух первые строки: «Наконец пришло время, когда Божественное Провидение готово уничтожить бич Своего гнева…»

И замолчал. Тишина. Гнетущая. Невыносимая. Обессилевшая Лаура опустилась в кресло, с тревогой ожидая, что последует дальше. Дальше последовал вздох. Наполеон вздохнул, задумчиво положил бумагу на стол и сел за него.

– Как ты похожа на свою мать, – негромко сказал он.

– А вы любили маму и… ее прямодушие тоже. Будь сегодня она на моем месте, вы прогнали бы ее?

– Задать вопрос – значит ответить. Нет, конечно. Но я не думаю, что она посмела бы обманывать императора. Хотя, впрочем, кто знает?

Воспоминание о прелестной госпоже Пермон и временах бурной юности разрядило атмосферу, еще секунду назад мучительную. Лауре вдруг показалось, что Наполеон позабыл о ней…

– Могу я теперь узнать у императора, что с Жюно?

– Он страдал наравне со всеми, но крепкая от природы конституция была ему в помощь. По крайней мере, так говорил мне ваш друг де Нарбонн, который взял на себя труд издалека о нем заботиться. Скоро вы с ним увидитесь. С Жюно раньше, чем с де Нарбонном. Де Нарбонна я отправил с поручением в Берлин. Вот, в самом деле, удивительный человек! Каждый день во время нашего ужасного от… приключения (Лаура тут же про себя отметила, что, несмотря на очевидность, Наполеон избегает слова «отступление») он находил возможность приводить в порядок волосы и пудрить их. И заслужил тем самым своего рода известность среди товарищей по несчастью…

– И его тоже я буду очень рада увидеть. Де Нарбонн мой самый лучший друг… А теперь я могу удалиться, сир?

Лаура встала с кресла. Наполеон не дал себе труда ей ответить, ограничившись ледяным взглядом, который называли «орлиным». Потом отчеканил:

– Никакого Балинкура! Постарайтесь, чтобы я больше не слышал о ваших похождениях! Только при таком условии вы можете остаться. Первое слово о вас, и вас ждет строгое наказание.

– Я поняла, сир.

– Ветрогон, который путается в женских юбках в то время, как другие умирают от холода и сабель казаков, не дождется от меня снисхождения! Жюно возвращается, он не заслуживает пустого дома!

– Я поняла, сир.

– Теперь можете идти. Да! Еще одно. Вы в глаза не видели бумажонки, приплывшей из Англии!

– Разумеется, сир.

Избавившись от неимоверной тяжести, которая угнетала ее вначале, Лаура сделала безупречный реверанс.

Однако задача перед ней стояла не из легких: сохранить при себе Мориса вопреки приказанию императора. Всем своим существом она не желала отказаться от любви, которая стала смыслом ее жизни. Она нуждалась в ней, как нуждаются в наркотике. Она готова была на любые уловки, тайны, предосторожности, лишь бы добыть несколько минут счастья, которые подарить ей мог только Морис.

Балинкур заставил ее поклясться, что она не будет больше ничего предпринимать, и тогда Лаура принялась писать безрассудные письма, сохраняя вдобавок копии у себя в «Красной книжечке»… Она и представить себе не могла, что Балинкур сжигает их, прочитав…

И все же Лаура вменила себе в обязанность осторожность, которая заменила ей послушание. Она слишком хорошо знала императора, чтобы поверить, что он не станет отыгрываться за неудавшийся поход и забудет ужасы Смоленска, Бородино и Березины.

Когда де Нарбонн снова появился в особняке на Шан-Зэлизэ, он подтвердил опасения Лауры и добавил, всерьез озабоченный:

– Не обольщайтесь, его вынудят к новым сражениям! Из уроков России Европа запомнила один-единственный: Наполеона возможно победить! И Союз[54], который был подписан, не имеет другой цели, как смести с карты Европы завоевания императора и его самого. Все готовятся к этому, и я с прискорбием предполагаю, что в его окружении и даже в семье есть сочувствующие этим намерениям.

– Откуда вы это взяли? – не поверила своим ушам потрясенная Лаура.

– Слышу то здесь, то там. Бернадот в качестве наследного принца Швеции уже сделал непоправимый шаг…

– Перешел на сторону врагов?

– Без малейшего колебания. Он всегда завидовал императору. И если его удастся повалить, будет самым счастливым человеком на свете.

– Между тем Дезире по-прежнему живет у сестры и намерена жить у нее как можно дольше!

– Есть кое-кто и поопаснее. Мюрат сражался в России как лев и теперь жаждет реванша. Каролина принимает у себя английского посла. Естественно, что ваш друг Меттерних… Бывший друг, – поправился де Нарбонн, увидев, как покраснела Лаура (австрийский канцлер не мог забыть ее и продолжал ей писать), – правит бал с присущей ему ловкостью, которой никак не заподозришь под его меланхоличным видом.

– А что… во Франции?

– Император призвал обратно Талейрана, и тот поставил свои условия: дать ему возможность урегулировать дела в Испании, вернув в Мадрид Фердинанда и отозвав оттуда Жозефа, который только об этом и мечтает. И еще вернуть в Рим папу, которого император практически отстранил от дел. Император отказался. Так что…

– А Фуше?

Де Нарбонн издал невеселый смешок.

– Вы прекрасно знаете, что его постоянно одолевают всяческие болезни. Я бы сказал, что он профессиональный больной. На этот раз, по слухам, он чуть ли не при смерти, – продолжал он, смеясь. – Кажется, нет ни пяди в его тщедушном теле, которая не доставляла бы ему страданий. Поэтому он решил обосноваться в пожалованном ему имении в Экс-ан-Провансе. Спасайся, кто может! – так бы я назвал его болезнь.

Между тем Лаура обнаружила, что беременна. Она была счастлива, зная, что ребенок от Мориса, однако побаивалась реакции Жюно и его страстных приливов любви. Ей было отчего беспокоиться, зная сроки, когда должен родиться ребенок. В Париже тем временем только и говорили, что об армии, которую вновь собирал император – триста тысяч человек во Франции и не меньше в завоеванных странах, – чтобы противостоять врагу, ободренному победой русских.

Лаура больше не виделась с Наполеоном после их последней стычки сразу после его возвращения, и даже де Нарбонн не мог ей сказать, какая роль будет отведена Жюно в сызнова готовящемся спектакле.

Отложив тревоги о будущем, Лаура наслаждалась мыслью, что носит ребенка от Мориса, хотя сам Морис, услышав новость, безумной радости не испытал.

– Будем надеяться, у него достанет ума обойтись без сходства со мной, – сказал он Лауре.

Лауре хотелось бы большей радости, но она уже привыкла к сдержанности возлюбленного. Может, он обрадуется больше, когда увидит собственное дитя? А вот что касается Жюно, она не знала, как ей поступить.

– Не вздумай ничего ему говорить, – посоветовала ей Полина, примчавшаяся из Рима галопом на четверке лошадей, как только узнала, что брат в Париже. – Ты же сама говорила, у Жюно бывают минуты, когда он словно не слышит, что ему говорят?

– Бывают. Он как будто прислушивается к внутренним голосам. Но я не стараюсь выяснить, о чем он думает, хотя иной раз он даже говорит сам с собой вслух.

– И что же он говорит?

– Задает вопросы. Например: «Почему он ничего мне не сообщает?» Или: «Не может быть, чтобы он смирился с поражением. Я уверен, он готовится взять реванш!»

– А ты что на это?

– Ничего. Он и не ждет ничего, от меня во всяком случае. И что я могу ему ответить? Он же, как одержимый, беседует с императором!

– Ну, это для нас не секрет! Вы спите вместе?