Жизнь и смерть генерала Корнилова - Валерий Поволяев

Созинову нравились слова, которые он произносил, — они будто бы сами по себе срывались с языка, рождались легко, без натуги, ему нравилась собственная смелость, самостоятельность, рассудительность, в нём словно рождался другой человек, по возрасту много его старше.

Не успел Созинов выдернуть из кармана бечёвку, чтобы связать разбойнику руки, как тот изловчился и выхватил из-за пазухи нож. Коротко вскрикнув, взмахнул им, Созинов проворно отшатнулся от него, подставил под удар руку, кулак под запястье, прикрытое лезвием, под самую косточку, затем, ухватив китайца за хрустнувшее от удара запястье, обвил его пальцами и резким движением ломанул в сторону.

Китаец взвыл, нож выпал у него из руки, Созинов ударил его кулаком в шею, противник Ивана ткнулся головой в мягкую влажную землю — будто впечатался в неё. Только брызги в разные стороны полетели. Созинов нащупал в кармане очередной кусок бечёвки, накинул его хунхузу на руки, завязал покрепче — узел больно впился в кожу китайцу, и он горестно заблестел повлажневшими чёрными глазами.

   — Всё, бачка, — сказал ему Созинов. — Сам виноват...

Он выволок хунхуза на видное место, подумал, что надо бы злодею и ноги связать, но длинной верёвки в кармане не оказалось, остались лишь два небольших обрывка, и Ваня Созинов, махнув рукой, побежал дальше, ориентируясь на сопение, чавканье, топот, раздававшиеся впереди, в густотье кустов, — там, похоже, затевалась настоящая рукопашная схватка.

Сделав несколько длинных сильных прыжков, Созинов перемахнул через очередную яму, набитую прелью, взбил целое сеево чёрных жирных брызг, снова перелетел через яму, подивился собственной ловкости и очутился на слабо освещённой, странно клубящейся мутью, в которой поблескивали мелкие блескучие точки, поляне.

Поляна была заполнена людьми — стражниками и хунхузами.

   — Братцы! — азартно вскричал Созинов и бросился в центр схватки.

Ударом приклада он сбил с кряхтящего, согнувшегося в три погибели Подголова рослого хунхуза с яркой рыжей бородой, крашенной жгучей растительной краской, добываемой из цветочных кореньев, хунхуз только удивлённо приподнялся на сильных ногах, завращал ожесточённо глазами и грохнулся на землю; следом Созинов налетел на двух жиглявых китайцев, атаковавших Реброва. Ребров сопел загнанно — то прикладом, то стволом отбивал удары хунхузов, которые нападали на него с ножами. Действовал он успешно, ахал загнанно и шумно сопел.

Иван коршуном прыгнул на китайца, находившегося ближе к нему, саданул прикладом по руке, в которой был зажат нож, хунхуз успел увернуться, перехватил нож другой рукой и, взвизгнув, кинулся на Созинова. Тот по-кошачьи проворно отпрыгнул в сторону, китаец пронёсся мимо него, Иван вдогонку ударил хунхуза кулаком. Попал по хребту, посередине лопаток.

Удар был сильный. Китаец покатился по земле, разбрызгивая чёрную клейкую грязь, по дороге потерял нож, вскочил, перепачканный, дрожащий от злости и нетерпения, с перекошенным лицом.

   — Ну, давай, бачка, — подогнал его Созинов, — давай!

Хунхуз покрутил головой, словно что-то стряхивал с себя, набычился и, по-кошачьи резко оттолкнувшись от земли, прыгнул на казака. Тот опять ловко увернулся, ушёл в сторону, и китаец пролетел мимо него. Созинов вторично опечатал его кулаком, хунхуз молча кувыркнулся на землю, в грязь, взбил целый сноп брызг, прокатился колобком метра три и вновь вскочил на ноги.

   — Ну, бачка, — изумлённо произнёс Созинов, — а ты крепкий, однако!

Китаец растёр по лицу грязь, превращаясь в негра, выкрикнул что-то гортанно, угрожающе и, раскинув руки в стороны, приготовился вновь прыгнуть на русского.

   — Давай, давай, бачка! — подогнал его Иван. — Налетай, подешевело!

Вряд ли хунхуз понял, что хотел сказать русский, он знакомо, по-кошачьи оттолкнулся обеими ногами от земли и вновь взвился в воздух. Правда, прыгнул он в этот раз менее уверенно, чем несколько минут назад: ноги у хунхуза сдали. Он опять со стоном пронёсся мимо Созинова и получил очередной удар кулаком по спине. Более того, Созинов извернулся и не только кулаком огрел разбойника, нападавшего на него, — ногой достал и хунхуза, возившегося с Ребровым.

«Ребровский» хунхуз зарычал яростно, сделал стремительное движение, уходя от второго удара, но не удержался на ногах и шлёпнулся на землю, но ножа не выпустил — продолжал держать его в руке.

Ребров не упустил момента, также двинул хунхуза ногой, затем сапогом вышиб у него из руки нож.

Китаец заорал.

   — A-а, больно тебе, — скривил лицо Ребров, — тебе больно, а мне не больно, да? Считаешь, мне не больно было?

На рукаве Реброва растекалось красное кровяное пятно — хунхуз всё-таки задел его лезвием. Словно вспомнив о винтовке, казак подёргал затвор, вытягивая из ствола застрявший патрон, благополучно вытянул и на его место загнал новый, ткнул стволом трёхлинейки в китайца:

   — Вставай, гад!

Хунхуз попробовал освободиться, вытянуть своё тело, свои кости из вязкой почвы, но не тут-то было — земля держала его. Китаец захныкал.

Вдавив ногою нож в почву, Ребров протянул хунхузу руку:

   — Давай, выскребайся, бедолага!

Несмотря на то что хунхуз зацепил Реброва ножом, казак не держал на китайца зла, потому и протягивал руку. Сопение, задавленные вопли, чавканье разъезжающихся ног, стоны, ругань, раздававшиеся кругом, прекратились — солдаты пограничной стражи одолели хунхузов, положили их на землю.

Выдернув несчастного из вязкой, колыхавшейся, как на болоте, проплешины, Ребров связал ему руки и уложил в ряд с другими пленными. Велел:

   — Отдохни-ка тут с загнутыми салазками... Это полезно для здоровья.

Хунхуз покорно замер. Теперь ему оставалось одно — ждать своей участи.

Старший урядник Подголов торопливо обежал кусты. Вернулся на поляну:

   — Вроде бы никого.

Иван Созинов почистился, стер с рубахи чёрные жирные пятна, остался собою доволен и выступил вперёд:

   — А можно я, дядя Ваня, проверю — вдруг какой-нибудь косоглазый под густой куст залез и затаился там... А?

   — Проверка — дело полезное, — одобрил намерение Ивана старший урядник. — Давай, Ванек, действуй!

Шагнув в кусты, Созинов растворился в них — словно попал в другой мир: с поляны, расположенной совсем рядом, сюда не доносился ни один звук. Лишь назойливо, вышибая на коже мелкую неприятную сыпь, пищали комары. Комаров было много. Впрочем, Созинов, привыкший к разным пищащим кровососам, на них совершенно не обращал внимания.

Перепрыгнул через длинный чёрный ложок, почти лишённый растительности, — богатого перегноя здесь было столько, что он давил всё живое, сквозь жирную кислую массу ростки не могли пробиться, — затем пересёк лысую чёрную плешку и остановился.

Пахло гнилью и муравьиной мочой, способной вывернуть наизнанку ноздри, воздух был такой плотный, что его, казалось, можно было мять пальцами, как хлебный мякиш. Или будто «синенькую» — лощёную пятирублёвую ассигнацию. Созинов осмотрелся и двинулся дальше.

Он чувствовал, что обязательно наткнётся на какую-нибудь невидаль, в спешке пропущенную Подголовым. Может, это будет груз, который стремились куда-то доставить хунхузы, но не доставили, брошенное оружие, мешок с золотым песком, принесённый с неведомой таёжной речки и спрятанный под кустом, или ещё что-нибудь. Ощущение открытия сидело в нём как заноза, рождало нетерпение, некий зуд. Созинов вытянул перед собой руку, глянул на неё — пальцы подрагивали. Вздохнув, он двинулся дальше.

Золотого мешка он не нашёл. Нашёл другое — небольшой синеватый цветок, выросший в укромном месте — под таловым кустом. Таких цветов Созинов ещё не видел, наклонился над ним с изумлённым видом.

Цветок был небольшой, с тонкими, причудливо завёрнутыми верх лепестками, с яркими оранжевыми и чёрными прожилками и длинным живым пестиком, растущим посерёдке, — пестик излучал такой сильный сладкий запах, что у Созинова едва не закружилась голова.

— Синяя саранка, — не веря тому, что видит, прошептал Созинов, присел на корточки, подставил под саранку ладонь, сшевельнул её с места. С лохматого пестика полетела оранжевая пыльца. — Саранка... Синяя, — вновь прошептал Созинов — он всё ещё не мог поверить тому, что видел настоящую синюю саранку, редкостный цветок, который, как он считал раньше, водится только в сказках.

Лицо Созинова осветилось нежной синевой, на щеках затрепетали лёгкие блики — цветок жил, цветок принял молодого человека, озарил его своим светом.

Подумав о том, что не может выкопать синюю саранку и взять её с собой, — если он это сделает, то цветок через полчаса умрёт, — Иван вздохнул сожалеюще.

Метрах в пятнадцати от таловых зарослей начиналась полоса зарослей иных — густой малинник, источавший острый медовый дух. В малиннике раздалось лёгкое шевеление. Созинов поспешно подтянул к себе винтовку, переместился чуть в сторону, прикрываясь ветками тальника, и увидел, как из кустов малины вылез китаец с посеченным рябью лицом, в бязевой куртке, подпоясанный широким кожаным ремнём.