Жизнь и смерть генерала Корнилова - Валерий Поволяев

К сожалению, по-другому были устроены мозги у господина Витте и у тех, кто ему внимал.

Иногда Корнилову казалось, что человек этот живёт совсем не в России и на интересы российские ему глубоко наплевать.

Младший урядник Созинов стоял на вышке. Место вокруг поста было расчищено — надоели внезапные налёты хунхузов из зарослей, поэтому полковник Корнилов приказал вырубить вокруг каждого поста специальную «зону отчуждения», как на дороге, чтобы можно было заметить не только подползающего разбойника, но и засечь птицу, случайно вымахнувшую из тайги.

Было утро. Сырое, какое-то настороженное, со странной, предвещающей беду тишью, в которой даже не было слышно обычного синичьего теньканья, словно бы всех птиц выморила нечистая сила.

На макушках недалёких сопок висел туман — прилип клочьями прямо к деревьям, сваливался на землю неряшливыми комками, таял, растекался жгучей, вышибающей дрожь на коже сыростью.

Иногда с сопок приносилось чужое холодное дыхание, прошибало до костей, Созинов невольно передёргивал плечами и старался сжаться в клубок, сгруппироваться, стать одним большим мускулом, не пропустить в себя холод... И всё равно холод прошибал до костей, кожа на руках покрывалась сыпью.

Туман, пристрявший к кудрявым невесёлым сопкам, раздвинулся, охапки ваты пробил острый, лезвистый луч, и, словно отзываясь на пробуждение солнца, в кустах, обрамлявших вырубленное вокруг поста пространство, по-дурному громко заголосила незнакомая птица. Созинов насторожился.

— Уж не сорока ли? — беззвучно прошевелил он белыми, остывшими губами. — Китайские сороки отличаются от российских...

Китайские сороки, как слышал Созинов, и в горляшек — диких воркующих голубей — могут обращаться, и в воробьёв, и в синиц, и в попугаев, которых на юге жарят, варят, парят вместе с рисом и змеями, а захотят — обратятся и в мрачных, хрипло кричащих ворон...

Созинов насторожился недаром — кусты вокруг «зоны отчуждения» зашевелились, на открытое место выскочил плечистый кривоногий китаец, глянул в одну сторону, потом в другую, увидел сторожевую вышку и стоявшего на ней казака, пискнул что-то и поспешно втиснулся задом в кусты. В следующее мгновение из кустов раздался пистолетный хлопок. Созинов подхватил винтовку, стоявшую на дощатом настиле вышки, передёрнул затвор, приложился и выстрелил в густую шевелящуюся листву.

Стрелял он вслепую, ориентируясь на шевеление веток, и, похоже, попал — из зарослей донёсся вскрик, по листве словно ветер пробежал, на открытое место выскочил ещё один китаец, в руке он держал старый тяжёлый револьвер с тускло поблескивающим стволом, с таким оружием деды воевали на Шипке, подхватил револьвер другой рукой, пальцем натянул курок и выстрелил.

Пуля с басовитым гуденьем прошила воздух метрах в двух от вышки и растаяла в воздухе. Созинов почувствовал, как его щёку запоздало обдало теплом. Китаец выкрикнул что-то гортанно, громко и вторично взвёл курок своего огромного револьвера, снова надавил на спусковую собачку. Револьвер рявкнул оглушительно, подпрыгнул в руке китайца. Вновь — мимо. Пуля, как и в первый раз, обогнула Созинова.

— Хорошо, — прокричал он азартно и выстрелил ответно. — Очень хорошо! — Недовольно сморщился — впустую сжёг патрон, так же, как и криворукий китаец, промазал.

Из зарослей на открытое место выскочили ещё несколько человек, вооружённые как попало, кто чем — ножами, тесаками для рубки бамбука, ружьями, у двоих хунхузов в руках были японские «арисаки», были также странные самопалы, прикрученные проволокой к плохо выструганным ясеневым прикладам, берданки, старые пищали, которые надо заряжать со ствола; несколько человек вскинули оружие и дали нестройный залп. Созинов даже сжался — показалось, что ему сейчас продырявят шкуру.

Но нет, пронесло. Две пули всадились в вышку, встряхнули её, остальные промахнули мимо. Созинов выстрелил ответно. Удачно выстрелил — один из нападавших заверещал, подпрыгнул по-заячьи высоко и повалился на спину. Созинов передёрнул затвор.

Снизу, с поста, прямо из окна, также ударил выстрел: друзья-стражники очнулись от сна, протёрли глаза и схватились за винтовки. Сквозь ватную наволочь снова проклюнулся лезвистый радужный луч, засиял дорого, неузнаваемо преобразил местность; в следующее мгновение из дома стражников ударило сразу несколько выстрелов.

Хунхузы закричали возбуждённо, попятились. Трое лежали на земле, дёргали ногами. Громко хлопнула дверь домика — у двери к стальному тросику был привязан тяжёлый противовес, хлопал оглушительно, будто люк на орудийной башне. Старший урядник Подголов договорился с Созиновым, чтобы тот, спец по части чего-нибудь смастерить, заменил противовес на более лёгкий, тогда дверь не будет лупить так оглушающе, не будет пугать «стрельбой» птиц и зверей, но Созинов не успел выполнить заказ.

На площадку из караульного помещения выбежал Подголов, пригнувшись, огляделся и поспешно прижал к плечу приклад винтовки, прокричал что-то, крик был заглушён звуком выстрела, Подголов ударил точно — из кустов, будто птица из гнезда, вывалился хунхуз. Созинов ударил снова, сверху он видел, как на площадку выскочили сразу полдесятка стражников, проворной цепью покатились к кустам.

— Поаккуратнее, мужики! — прокричал им с вышки Созинов, — их там всё равно, что мух в выгребной яме — на каждом кусту развешаны.

Выкрик Созинова только добавил стражникам решимости. Созинов почувствовал, как у него задёргалась щека — младший урядник опасался за ребят: молоды, горячие, с ветром в голове, они могут в беду попасть. Этого Созинов боялся. Он передёрнул затвор в очередной раз, выстрелил в шевелящийся куст, снова передёрнул затвор и выругался — в обойме кончились патроны.

Ухватился рукой за подсумок, рванул ремешок. Чтобы сменить обойму, понадобилось несколько секунд, — движения Созинова были отработанными, чёткими, во всяком бою бывают важны не только секунды, но и миги куда более краткие, десятые доли секунды, — пустую обойму, горячую, пахнущую дымом, он швырнул себе под ноги, клацнул затвором, загоняя патрон в ствол, и выстрелил в очередной раз.

Из домика стражников и примыкавшего к нему караульного помещения выскочило ещё несколько человек.

Кто-то громко проревел:

   — Ур-ра-а-а!

Крика этого хунхузы боялись, залопотали, засуетились в кустах, в следующее мгновение попятились, уходя дальше в безопасные заросли. Воевать хунхузы могли лишь втихую, нападая на посты исподтишка, когда дежурные команды отдыхали, удары старались наносить в спину, чтобы иной несчастный боец не видел, кто втыкает ему под лопатки ножик, а прямых столкновений боялись. Но если уж происходили лобовые стычки, хунхузы сопротивлялись яростно. Это было как сопротивление тараканов, загнанных в угол, в таких случаях тараканы могли кусаться, словно тигры — до крови.

Младший урядник Созинов — честь и хвала ему — не проворонил разбойников, встретил их достойно. А проворонить было легко, ведь час этот утренний — самый сладкий, люди видят самые затяжные и желанные сны, спят будто оглушённые... Внизу с топотом пронеслись братья урядника — Егорка и Иван.

Неподпоясання рубаха пузырём вздувалась у Ивана на спине, в руках он крепко держал винтовку.

   — Как же это он без подсумка-то? — обеспокоился Созинов. — Патроны в обойме кончатся, он же тогда без патронов совсем голеньким останется, брательник, беззащитным, как улитка, выползшая из раковины...

Однако размышлять было некогда. В следующий миг Созинов увидел в кустах плоскую краснобородую морду, распахнувшую рот в вое, поспешно выстрелил, впечатывая пулю прямо центр рта. Хунхуз поспешно захлопнул «курятник» и исчез.

   — Надо бы счёт этим червякам вести, — пробормотал Созинов озабоченно, — чтобы знать, как, когда, кого, где и сколько? А то стрелять без счета стало неинтересно.

Братья Созиновы скрылись в кустах метрах в двадцати от того места, где младший урядник подстрелил краснобородого воющего хунхуза.

Иван Созинов вошёл в здешнюю жизнь, будто нож в масло, сделался своим — его признали даже такие старички, как бранчливый, вечно надутый, холодно поблескивающий выцветшими глазами Ребров, человек неказачьего происхождения, среди казаков оказавшийся случайно, но по любому поводу имевший «казачье» суждение... Реброву хотелось, чтобы его суждение разделяли все стражники, живущие на посту. Этот человек также принял Ваньку Созинова, угощал его кашей со сладкой ягодой и ласково называл сынком.

   — Я тут это... Кашу по-китайски собираюсь огородить, с жимолостью пополам... И с сахаром. Очень вкусная будет каша, заходи через полчаса, вместе поедим, — зазывал он младшего Созинова.

В Реброве запоздало проснулись отцовские чувства, он присматривал себе китаянку — в конце концов увезёт её домой, в родную Рязанскую губернию, наклепает там полукитайчат-полуребровцев — архаровцев, словом, и те с гиканьем станут носиться по деревне, славя отца своего и маманьку, но китаянки почему-то отворачивались от Реброва, русские же — тем более.