Канцлер Румянцев: Время и служение - Виктор Лопатников

Год и месяц спустя после Тильзита, в сентябре 1808 года, состоялась вторая встреча Александра I и Наполеона I Бонапарта в Эрфурте. Место встречи выбиралось таким образом, чтобы оно находилось ровно посередине пути между Петербургом и Парижем. Поскольку преодоление расстояний в то время давалось нелегко, а государственный аппарат был не столь мобилен, в такие встречи старались вместить как можно больше: их использовали для более углубленного знакомства не только первых лиц, но и представителей многочисленной свиты. Общение длилось по нескольку недель и сопровождалось гаммой малых и больших событий, а подлинные цели, которые стороны ставили перед собой, лучше всего поддавались обсуждению за пределами официальной повестки. Наполеону было известно о решимости российского императора восполнить упущенное в Тильзите. Александр I намерен был предъявить французам некоторые требования, уравнивающие баланс в двусторонних отношениях. Иначе, по мнению российской стороны, у союза двух императоров не могло быть будущего. Наполеон тщательно продумывал встречные дипломатические маневры для воспрепятствования намерениям российской стороны. Опираясь на ориентировки своего посла, французский император поручил приближенным строить протокол таким образом, чтобы как можно больше времени оставалось для индивидуальных бесед с Александром I наедине. Заранее замышлялись ходы и уловки, какими можно было бы нейтрализовать Румянцева. Необходимо отметить, что и сам Александр, желая уйти от опеки, старался проявить самостоятельность. Это избавляло самодержца от необходимости мотивировать свои действия или тем более выслушивать от своих приближенных противоположные советы и суждения.

Перед самым отъездом в Эрфурт Наполеон детально проинструктировал Талейрана: «Во время путешествия подумайте о способе почаще видеть императора Александра. Вы скажите ему, что польза, которую наш Союз может принести человечеству, свидетельствует об участии в нем Провидения. Мы предназначены сообща восстановить порядок в Европе. Мы оба молоды, и нас не следует торопить. На этом Вы сильно настаивайте, так как граф Румянцев в вопросе о Леванте (Турции) проявляет большую горячность. Вы укажите, что без участия общественного мнения ничего нельзя сделать, что Европа не должна опасаться нашей соединенной мощи, но должна приветствовать осуществление задуманного нами большого предприятия»{114}.

Как личность и как государственный деятель, Румянцев был давно известен друзьям и недругам России. Изучение достоинств, недостатков, слабостей тех, кто мог влиять на межгосударственные отношения, — исторически укоренившаяся традиция. В этом смысле Румянцев не составлял исключения. Как он наблюдал за другими, так наблюдали и за ним, его карьерным продвижением. Поколебать его в собственных убеждениях, побудить пойти на компромисс не представлялось возможным. При всем своем внешнем благодушии он непреклонно и последовательно отстаивал национально-государственные интересы. Из прежних донесений Наполеону было известно, например, что: «…быть подкупленным или плененным подарком слишком большой ценности Румянцева возмутило бы и, быть может, повредило нам; это человек по преимуществу деликатный, которым надо овладеть почестью и знаками уважения превыше всех, употребляемых даже в самых редких случаях. Это достойный и уважаемый человек, уже пожилой и расслабленный; друг своей страны и мира превыше всего. Он желает быть полезным Вашему Величеству в Петербурге и желает, чтобы Вы заметили, что он министр коммерции»{115}, — докладывал Савари в Париж еще в августе 1807 года.

Начиная с 1802 года Румянцев выполнял не только широкий круг обязанностей министра коммерции, главы ключевого департамента по части «управления водных коммуникаций и устроения в империи дорог», но и члена Государственного совета. Найти тему, повод для беседы с ним было легко. Граф располагал к себе, отличался живостью ума, непревзойденным чувством юмора. Когда же речь заходила о реальной политике, всякие хитросплетения и уловки оказывались бесполезными. Это отмечали англичане, немцы и австрийцы. За годы посольской службы в Петербурге Коленкур не раз убеждался, насколько Румянцев был тверд, а в ряде эпизодов проявлял себя весьма решительно. Он, когда этого требовали обстоятельства, всеми средствами старался предостеречь Александра, опровергал необдуманные, скороспелые суждения и обещания, высказанные императором, что называется, не очень подумав. По мнению советников Наполеона, удобнее и продуктивнее было бы иметь дело непосредственно с Александром. Российский самодержец слыл человеком настроения, был гораздо более податлив, его можно было легко перенастроить, уговорить.

Понимая, что переговоры в Эрфурте будут носить совершенно иной характер, нежели в Тильзите, Наполеон мобилизовал на подготовку максимум ресурсов, находящихся в его распоряжении. Грандиозное и продолжительное действо готовилось французским императором так, чтобы не только произвести впечатление на российского самодержца, но и продемонстрировать остальному миру прочность союза двух государей, а лично Наполеону — величие и могущество его империи. Участников, привлеченных к встрече, оказалось так много, что жители Эрфурта вынуждены были уступить гостям все свои жилища.

Личная встреча с российским самодержцем нужна была Наполеону не только для того, чтобы вести затяжные дискуссии о «турецком наследстве», о судьбе придунайских княжеств или обсуждать беспокоящую Россию проблему разделенной Польши. Прежде всего ему необходимы были твердые гарантии прочности союза, заложенного соглашением в Тильзите. Это было важно, поскольку дела французского экспедиционного корпуса в Испании не заладились и, как и ожидалось, появились признаки военной активности в Австрии, где поднимали голову силы реванша. Имелся и другой, исключительный сюжет. Он касался будущности великого дела, которое создал Наполеон. Не закрепив преемственности власти в собственном потомстве, великая империя в случае его смерти обрекалась на драматическую неопределенность.

Русский император имел сестер на выданье, и Наполеон питал надежду породниться с одним из древних монархических домов и основать собственную династию. Так его имя вписывалось в легитимную линию пс отношению к другим европейским домам. Прямые родственные связи сделали бы выполнение издавна намеченных планов вполне осуществимыми. О них в феврале 1808 года он подробно написал российскому самодержцу: «Армия в 50 000 человек, наполовину русская, наполовину французская, частью может быть даже австрийская, направившись через Константинополь в Азию, еще не дойдя до Евфрата, заставит дрожать Англию и повергнет ее в прах пред континентом. Я приготовил все нужное в Далмации, Ваше Величество, — на Дунае. Спустя месяц после нашего соглашения армия может быть на Босфоре. Этот удар отзовется в Индии, и Англия будет сокрушена. Я согласен на всякий предварительный уговор, какой окажется необходимым для достижения этой великой цели. Но взаимные интересы обоих наших государств должны быть тщательно соглашены и уравновешены. Все может быть условлено и разрешено до 15 марта. К 1 мая наши войска могут быть в Азии и войска Вашего Величества — в Стокгольме; тогда англичане, угрожаемые в Индии, изгнанные из Леванта, падут под тяжестью событий, которыми будет полна атмосфера. Ваше Величество и я предпочли бы наслаждаться миром и провести жизнь среди наших обширных держав, оживляя их и водворяя в них благоденствие посредством развития искусства и благодетельного управления; но враги мира не позволяют нам этого. Мы должны расти вопреки нашей воле. Мудрость и политическое сознание велят делать то, что предписывает судьба, идти туда, куда влечет нас неудержимый ход событий… В этих кратких строках я вполне раскрываю пред Вашим Величеством мою душу. Тильзитский договор будет регулировать судьбы мира. Быть может, при некотором малодушии Ваше Величество и предпочли бы верное и наличное благо возможности лучшего, но так как англичане решительно противятся этому, то признаем, что настал час великих событий и великих перемен»{116}.