Канцлер Румянцев: Время и служение - Виктор Лопатников

«Просвещенный патриот», «умеренный политик», Румянцев видел главные приоритеты в том, чтобы направлять государственные ресурсы на решение насущных задач, прежде всего преодоление отставания России от государств Центральной Европы. По его убеждению, внешняя политика, военная стратегия должны были носить охранительный характер. Национальным бедствием становились войны, усугубляя незавидное положение Российского государства. Для каждой последующей войны находились свои, непреодолимые на тот момент доводы и причины. И поражения и победы одинаково истощали государство, а мирных передышек явно недоставало для модернизации хозяйственного организма огромной страны.

Племя «младоекатерининцев», к которому Румянцев принадлежал, к тому времени заметно поредело. За четыре года царствования Павел I разметал эту плеяду. Кое-кто изменил прежним ценностям. Оставаться последовательным и твердым в своих убеждениях, сохранять достоинство при российском престоле было непросто. Значительная часть российской политической элиты не питала к Румянцеву особых симпатий. Настороженное отношение к нему преобладало и у многих стоявших у трона. Однако произошло следующее:

«Император сам вошел в его кабинет, держа в руках портфель иностранных дел — в то время портфель еще был не только в переносном, но и в прямом смысле атрибутом министерской должности. Александр отдал графу ценную ношу, точнее, заставил принять ее, хотя тот живо сопротивлялся. Николай Румянцев — самый блистательный живой свидетель другой эпохи. Он давно зарекомендовал себя своей достойной службой, владел огромным состоянием, сполна пользовался уважением и почтением, поэтому государственная должность, как бы она ни была высока, ничего не могла добавить к его положению. Министр и вельможа мог бы решить, что он скорее унижает себя, соглашаясь еще больше заниматься повседневными государственными делами. Тем не менее он принял эту должность, потому что видел в ней возможности защищать политику, которая была ему дорога, и через нее вести свою страну к блистательной судьбе»{106}.

Когда Румянцев получил предложение возглавить Министерство иностранных дел Российской империи, на политическом поле Европы действовали сильные игроки. С появлением в политике Талейрана, Меттерниха и без того противоречивые отношения между государями и государствами приобрели еще более сложный характер. В политический обиход запускались изощренные интриги, обман, наконец, предпринимались коварные ходы, разгадать которые даже искушенному политику было непросто. Искусство «политического обольщения» было доведено Талейраном и Меттернихом до совершенства. «Язык дан человеку, чтобы скрывать свои мысли» — авторство этой известной фразы принадлежит Талейрану. Именно он, а никто другой исповедовал это «правило» в своей политической практике.

Знаток российской реальности того времени Ф.Ф. Вигель в своих воспоминаниях так пишет о назначении Румянцева: «Место жалкого немца (Будберга) вскоре занял русский с громким именем, высокою образованностью, благородною душою, незлобивым характером и с умом, давно ознакомленным с делами дипломатическими и ходом французской революции. Самое же согласие графа Николая Петровича Румянцева на принятие звания министра иностранных дел показывает в нем сильный дух, готовый со вступлением в должность вступить в борьбу с всеобщим мнением, самоотвержение, с которым он в настоящем жертвовал собственною честью для будущей пользы своего Отечества»{107}.

Румянцев-дипломат в противовес своим недругам гораздо глубже оценивал как свойства наполеоновской эпохи, так и ее потенциал. Он принадлежал к немногим, кто имел возможность, находясь в центре Европы, непосредственно наблюдать, какую помощь обретала Франция под воздействием личности Наполеона Бонапарта. Посланник Румянцев укрепился в мысли о новых возможностях, которые могли приблизить разрешение многовековых задач, стоявших перед домом Романовых.

«По мнению Румянцева, французская революция, со всеми своими войнами и потрясениями, разрушая старый мир, позволит России развалить трухлявое здание Востока. В начале нового царствования, когда Россия теряла силы в борьбе против Наполеона, вместо того чтобы пойти по следам Екатерины на Дунае, Румянцев отошел в сторону, ограничивая себя более узкой задачей. Тильзитский акт, который обосновывал возможность возвращения к восточной политике, естественно вернул Румянцева на первый план, и граф оказался почти необходимым человеком. Будучи призван к власти, он привнес в нее более стройные взгляды, более смелые планы, более точные выводы, чем взгляды своего повелителя, которые носили туманный и неопределенный характер. Он более, чем Александр, клонил к тому, чтобы разделить Турцию, и, во всяком случае, не допускал мысли, чтобы происходящий кризис закончился без заметного расширения России. Под его влиянием интересы России на Востоке становятся яснее, желания превращаются в строгую с методической точки зрения систему, где все части взаимосвязаны и в которой разрыв с Англией — один из главных элементов»{108}, — писал французский исследователь Альбер Вандаль.

Как видим, достоинства личности Румянцева, его политико-дипломатический опыт, казалось бы, не оставляли никаких сомнений в способности самостоятельно прокладывать внешнеполитический курс. Размышляя над тем, как на деле складывалась обстановка вокруг Румянцева, приходится исходить из того, что он, будучи министром иностранных дел, в своих реальных шагах оказался весьма ограничен. Тому были причины исторического порядка. С давних времен в императорской России повелось вмешивать в иностранные дела многих. До Румянцева и после него успешно управлять внешней политикой мало кому из призванных на это поприще удавалось. Самодержцы, вне зависимости от собственных способностей, стремились играть главенствующую роль. Мнение мыслящих помощников имело вес, но к нему не всегда прислушивались. Всё зависело от близости к престолу того или иного сановника, его авторитета во властной иерархии. Свои суждения, доводы, рекомендации дозволялось также делать сиятельным лицам из числа тех, кто порой никакого отношения к столь важной и тонкой сфере не имел. Помимо Александра I и императрицы-матери Марии Федоровны, были еще и другие Романовы. Свое слово пытались вставлять и представители потомственной знати. К ним принято было прислушиваться. Влияние на политические настроения в Петербурге оказывали имевшие доступ ко всему иностранцы. Многое из того, что должно было оставаться государственной тайной, довольно быстро становилось достоянием тех, кто проявлял к этому интерес. То, что должно оставаться «тайною тайн», что затрагивало исключительно государственные интересы, престиж и достоинство самого государя, просачивалось в светские круги. Особой осведомленностью щеголяли не только царские любимцы и любовницы, но и просто ловкие проходимцы, умевшие втереться в доверие к властным персонам. И в пору, когда существовал Посольский приказ, затем Коллегия иностранных дел, а потом и Министерство иностранных дел, их начальствующие лица, строго контролируемые монархами, выполняли сугубо подчиненную роль. Александр I не составил исключения. Румянцев, как и его предшественники, управлявшие внешнеполитическим ведомством, оказался влиятельным, но всего лишь одним из советников государя. Более того, год от года самодержец стал обнаруживать особое пристрастие к дипломатической работе. В его поведении все более укоренялась тенденция самому, без оглядки на помощников, вершить межгосударственные дела. Как государь, вознамерившийся не только царствовать, но и править, в своих суждениях и решениях он был порой непоследователен, непредсказуем. Противоречивость его натуры, двойственность характера, подмеченные еще в детстве, теперь проявляли себя в продвижении государственной политики. Все это точно охарактеризовал Пушкин: