Русский транзит 2 - Вячеслав Барковский

Сердце Михаила Семеновича поспешно юркнуло в пятки и там затаилось. Ноги его подкосились, а в животе образовалась неприятная пустота. Беззащитная женщина почти на плечах своих несла страшного мужика с ножом в светлый стан его, Михаила Семеновича, ласковых грез о грядущем повышении. Бледный и с трясущимися губами, он судорожно прикрыл грудь и лицо папкой, словно защищаясь от удара.

Подбежав к железнодорожнику, который, похолодев от страха, подумал, что пора спасаться бегством, женщина схватила его сзади за плечи, прикрываясь им, как щитом.

— Убью! — рычал пьяный мужик где-то совсем рядом с ним.

Михаил Семенович начал медленно оседать, пытаясь хотя бы и ползком, на брюхе исчезнуть с места действия, где вот-вот должен был разыграться апофеоз кровавой трагедии, но женщина крепко держала его за плечи и не давала «защитнику» пасть так низко.

«Защитник», уже совсем потеряв самообладание, попытался было вырваться, но несчастная была настолько сильна физически и, кроме того, так смертельно напугана, что он лишь нелепо затрепыхался, как безнадежная плотвичка, в железных лапах судьбы.

— А, и ты с ней? Убью, обоих прирежу! завопил обезьяноподобный, когда Михаил Семенович со стоном отчаяния открыл глаза.

— Я тут ни при чем! Я ее не знаю! — тоненьким голосом запричитал железнодорожник, с ужасом чувствуя стремительное расслабление кишечника.

Страшный мужик с мутными ничего не видящими глазами стоял перед ним и сжимал в руке огромный кухонный нож, каким солидная хозяйка обычно вскрывает судаку брюхо.

Михаил Семенович, до возможного предела отворив свои испуганные черные глазки, смотрел на этот нож, острие которого зловеще дрожало в полуметре от его нежного белого живота.

— Спасите меня, мужчина! Спасите! — горячо и страстно шептала сзади женщина. Он сумасшедший! Он сейчас зарежет меня!

— Я ни при чем! — тоненько заскулил несчастный железнодорожник, все так же не сводя глаз с ножа и невольно опуская свою толстую папку на живот.

— Это ты-то ни при чем, гнида?! заорал мужик и вдруг сатанински захохотал Вот ты-то как раз во всем и виноват! Да-да, это ты к ней в окно залезаешь каждый вечер, когда меня нет! Да еще мои тапочки носишь, гад?! Я узнал тебя! Ты в клубе в красных штанах на гитаре играл и ей подмигивал Я все видел!

— Я не играл к клубе! хныкал Михаил Семенович.

— Влез в мою жизнь и еще тапочки мои носишь?! Убью, убью тебя, гада!

Мужик занес свой страшный нож над головой сжавшегося в жалкий комочек железнодорожника… но тут женщина выхватила папку из рук своего стремительно идущего ко дну «спасителя» и со всей силой ударила ею мужика по голове. Обезьяноподобный икнул и остолбенел от неожиданности, тогда женщина грохнула его еще раз. От второго удара тесемки у папки лопнули, и на землю осенним листопадом хлынули документы.

Обезьяноподобный опустил свою руку с ножом и удивленными, ничего не понимающими глазами уставился на Михаила Семеновича.

— Мужик, ты кто? — тупо спросил он. — Люська, что он тут делает?

— Я тут работаю, — жалобно захныкал железнодорожник, боясь поднять глаза на громилу. — Я тут иду, а она ко мне пристает. Чего пристала! — вдруг взвизгнул он и вырвался из почти борцовского захвата несчастной, отскочив в сторону.

— Мужик, стой на месте, — грубо, но уже как-то просветленней сказал обезьяноподобный. — Что ты здесь делаешь с моей бабой?

— Я на работу иду, а она пристает, за плечи хватает!

— Ты зачем к нему пристаешь, Люська?

— Это ты к нему пристаешь! У, морда пьяная! Житья от тебя нет! Чуть хорошего человека не зарезал!

— Я, что ли? — удивился мужик и тупо посмотрел на свой нож. — А нож откуда?

— Это тебя, алкаш проклятый, спросить надо! Ишь до чего дошел — прохожих на улице резать! Тьфу, перед людьми стыдно! Уйду от тебя, дурака! — гневно кричала женщина, уже выступив вперед.

— К нему, что ли? — мрачно спросил обезьяноподобный, указывая на Михаила Семеновича.

— Нет, — едва слышно пролепетал «спаситель».

— А, может, и к нему. Он храбрый, он меня защитил и водку не пьет, наверное. Вы ведь водку не пьете?

— Нет!!! — завопил Михаил Семенович. — Нет!!! — И побежал по путям в сторону пакгаузов.

— Подождите! — закричала женщина. — А как же ваши бумаги? Я их вам сейчас соберу!

Человек, наблюдавший эту бурную сцену из-за вагонов, удовлетворенно улыбнулся. Эти двое знакомых ему наглецов сделали всю нужную ему работу: они позволили ему остаться в тени.

— Ну что, славно вчера порезвился, Павлушенька? — Над кроватью Паши Колпинского стоял улыбающийся Николай Николаевич в вонючем тельнике. Молчаливая братва с интересом следила за ним, сидя за столом с картами в руках.

— Порезвился, порезвился… Не очень славно, но порезвился.

— А что ж ты без спросу ушел? Нехорошо, сынок! Бабки взял, а работать не хочешь. Твоя работа, сынок, — меня слушаться, а ты в самоволку. Нехорошо. А вот проломили бы тебе где-нибудь головку или дырок наковыряли, что тогда? Тогда бы дедушка за тебя перед Хозяином отвечал по всей строгости…

— Так ты все равно не отпустил бы, Николаич. А мы ведь тут неделю уже без баб сидим.

— Милый, а мы-то чем хуже баб? — лукаво сказал стручок, и братва довольно заржала. — Да что ты там шары под одеялом катаешь? Что, намаялся за ночь с погремушкой-то своей? А ну, вставай быстро. — Глаза старика зловеще сузились и вдруг снова стали ласковыми. — На работу пора, Павлуша. У нас сегодня большой день: сдаем груз и — гуляй братва! А завтра — завтра домой, в Питер, к шалманам да бабам крашеным. Кстати, завтра и премиальные получите! А ты, Павлушка, будешь у нас сегодня за двоих отрабатывать! — И Николай Николаевич небрежно похлопал по щеке напрягшегося всеми мышцами Пашу.

Паше вдруг страстно захотелось сейчас же раздавить этого старого паука, да-да, вмазать ему хорошенько по брюху и потом раздавить… Но он прекрасно понимал, что должен с непроницаемой улыбкой сносить от него все эти фамильярные похлопывания и обидные насмешки. Уяснивший особенности и законы среды обитания, где основными добродетелями были уголовное прошлое, железные мускулы и жестокость, он чувствовал, что этот Николай Николаевич совсем не так прост, как это показалось ему в начале их знакомства, что он гораздо опаснее двухметрового громилы, какого-нибудь дубиноголового Фантомаса в темном переулке. Этот самый Николай Николаевич всегда так мягко стелил, что Паше до рассвета не хотелось смыкать глаз, чтобы однажды не встретить первые ласковые лучи солнца с перерезанным горлом…

Поэтому-то Паша Колпинский лишь вежливо улыбнулся и, сказав: «Виноват, отработаю!», стал быстро одеваться…

На пакгаузе уже вовсю шли погрузочные работы. Электрокары вывозили ящики к подъездным путям, находящимся в непосредственной близости от ворот, где их кранами грузили на открытые железнодорожные платформы.

Хмурая братва, пугая своим мрачными лицами и кожаными куртками складских работников, молчаливо прогуливалась по пакгаузу, поглядывая по сторонам и ожидая, когда наконец крановщик со стропальщиками приступят к погрузке их контейнера. Но на вопрос: «Когда же?» работяги только пожимали плечами, мол, никаких распоряжений на ваш счет пока не было…

Наконец быстрым шагом в пакгауз заявились запыхавшийся Николай Николаевич и какой-то ответственный за погрузку чиновник очень маленького роста с черными бегающими глазками. Оба что-то кричали друг другу, размахивая руками и брызжа слюной в лицо собеседнику.

— Да не могу я отправить ваш контейнер, не могу, понимаете вы это или нет? У меня его на полигоне все равно не примут! Без документов там не принимают, ясно? — взволнованно, порой срываясь на фальцет, кричал чиновник с красным от возбуждения лицом, держась одной рукой за сердце.

— А-а! Как это не примут… падло?! — закричал в панике Николай Николаевич, потерявший власть на своими эмоциями.

— Так ведь бумаг, документов на ваш груз нет. Куда-то пропали!

— Как пропали! Ведь я тебе, гнида, все бумаги в полном порядке еще неделю назад сдал!

— Я что-то не припомню! А когда это было? — весь налившись кровью, отбивался чиновник, в который раз перебирая в уме события сегодняшнего утра: и безумного мужа, и лопнувшие тесемки папки, и его наглую жену, бегущую за ним по путям, чтобы вернуть папочку с документами.

Он ведь сначала даже не заглянул в нее, в папочку-то, чтобы пересчитать бумаги — только выхватил из рук женщины и поспешно скрылся в диспетчерской. Только спустя полчаса, когда смертный ужас в нем поостыл, поулегся, он наконец соизволил произвести инвентаризацию документикам. Ну и как назло пропали бумаги на иностранный контейнер, который сопровождал этот сумасшедший грубый старик со своей бандой. Михаил Семенович конечно же, сразу побежал к тому месту, где рассыпались документы, — да где ж бумажку отыщешь-то! Вокруг одни рельсы да шпалы и ничего, кроме обрывков газет, пластиковых бутылок и бумажных стаканчиков. Может, бумаги-то ветром отнесло, но в какую сторону? И эти, семейка сумасшедшая, куда-то пропали…