Русский транзит 2 - Вячеслав Барковский

— Ты бы, Счастливчик, велосипеды свои надел, а то не узнаешь кто тебя избавил от мук земных! — со сдержанной ухмылкой произнес Паша Колпинский, переводя дух и пытаясь не думать о том, что секунду назад он мог спокойно застрелить своего студенческого приятеля и собутыльника Петю Крестовского.

— Паша, ты? — радостно, в очередной раз поражаясь счастливой своей судьбе, произнес Петенька. — Сколько лет, сколько зим!

— Шел бы ты! Придурок, ты что, спятил? Разбоем на тихих улочках теперь промышляешь или сутенером заделался? И почему ты здесь, в этой дыре, ты же вроде наукой занимался?

— Долго рассказывать, — сказал улыбающийся Счастливчик.

— Да чего уж там долго — у нас целая ночь впереди, поскольку Танечке, видимо, я совсем не понравился. Да, хорошую ты себе напарницу взял: она меня детородного органа чуть не лишила. Танечка, за что?

— Это Ксюша, а не Танечка, Павлик. Она у меня Троянским конем в ресторане работала. В общем, после расскажу…

Бледная Оксана Николаевна, морща свой хорошенький носик виноватой улыбкой, подошла к Паше Колпинскому и протянула ему руку.

— Вы меня, Павлик, простите пожалуйста за «Танечку», за весь спектакль и за это… ну, коленом… Ну как там, — Оксана Николаевиа робко кивнула на Пашины штаны, — совсем плохо, да?

— Думаю, без хирургического вмешательства не обойтись, строго говорил Паша, недовольно поглядывая на Ксюшу, которая все больше ему нравилась.

— Как?! — испугалась Ксюша. — Отрежут?!

— А как же! — хохотнул Счастливчик. — Так что, Ксюша, не жалей его бесполезно.

Оксана Николаевна, уже ничего не понимая, с ужасом переводила взгляд своих испуганных широко раскрытых глаз с ехидного Петеньки на мрачно страдающего Пашу и обратно.

— Ой, простите меня, пожалуйста, простите. Я ведь испугалась, что вы этого дурака застрелите. И потом, вы так его били… — Казалось, что Оксана Николаевна вот-вот заплачет.

— А что прикажете делать, когда на вас нападают в темном переулке да еще бьют по голове?! — почти закричал Паша, досадуя на себя в Счастливчика, которого действительно мог только что укокошить. — Ну что, очкарик, все ребра целы?

— Ох, не знаю, голубчик. Дышать больно, голова гудит, как трансформаторная будка.

— Вот и хорошо, так тебе и надо. Теперь будешь знать, как на мирных граждан на улице нападать.

— Это ты-то мирный, Павлуша? Ты же вроде бандит?

— Но-но, попрошу меня со всякой шушерой не путать! Не бандит, а охранник!

— Ну и что ты здесь охраняешь?

— А откуда ты знаешь, что охраняю?

— Брось, Павлик, ты сюда из Питера приехал с целой бандой мордоворотов. Ведь вы контейнер сюда привезли на захоронение.

— Ишь ты какой Пинкертон! Откуда про контейнер знаешь?

— Да уж знаю. Я за вами от самого Питера Петушком да на перекладных. И здесь все пытался подобраться поближе, да не смог — у вас тут прямо какая-то сверхсекретная организация: ближе, чем на сто метров, не подпускаете.

— А, так это тебя, наверное, наши бойцы видели у пакгауза?

— Меня, родимый. Правда, я честно старался остаться незамеченным, но ничего не вышло. Есть у вас один такой худенький, резкий, узкоглазый…

— Кореец. Если бы здесь сейчас был он, а не я, то вы оба были бы уже покойники.

— Даже так? Ну, в общем, он меня вычислил. Поэтому мне и пришлось прибегнуть к старому испытанному ходу с Троянским конем. Вот, Ксюшу из Питера вызвал для исполнения заглавной роли коня. — Петенька опять вымученно засмеялся, а Оксана Николаевна нахмурилась, делая вид, что не довольна Крестовским, но на самом деле радуясь, что все так хорошо для него закончилось. Я ведь не всех ваших видел, а только троих: Корейца вашего да еще двух слоноподобных мальчуганов. Видел, правда, издалека… А вот тебя не разглядел. Если бы я тебя признал среди них, думаю, все обошлось бы и без мордобоя. А так, что ж, извини, друг Павлуша… Хотя и ты не остался внакладе: у меня, похоже, проломлена грудина.

— А что это ты, Петенька, так уверен в том, что при личной встрече мы обошлись бы с тобой без мордобоя? Я ведь на работе, меня сюда за хорошие деньги наняли, и половину уже заплатили. Как говорится, дружба дружбой, а табачок врозь.

— Ты серьезно, Павлик? Да, время меняет людей…

— Время и деньги. Счастливчик… Ладно, что тебе от меня нужно было? совсем уже смягчился Паша и приготовился выслушать Петеньку.

— Во-первых, расскажи мне, где, в каком месте пакгауза ваш контейнер, во-вторых, опиши мне его, а лучше, назови его номер.

— Ну скажу я тебе номер контейнера, и что дальше?

— Дальше? Дальше будем думать, как оставить контейнер там, на складе, и не дать его захоронить.

— А что там, в контейнере-то, золото или партийные архивы? — со смехом спросил Паша серьезного Счастливчика.

— Там, Павлик, смерть. Твоя, моя, ее…

— Ага, значит там яйцо, а мы все кощеи!

— Паша, я тебе как специалист говорю: в контейнере сильнейший мутаген, который способен вызвать в этих местах эпидемию болезни похуже, чем холера и чума вместе взятые…

— Брось, Петенька, в контейнере что-то вроде мочевины или еще какой-то агрохимии с повышенным радиоактивным фоном.

— Ошибаешься, там как раз тот мутаген. Нельзя допустить захоронение контейнера это повлечет за собой катастрофу. Надо обязательно задержать груз на складе. Завтра я как раз встречаюсь с одним из работников местной санэпидемстанции постараюсь его убедить в не обходимости проверить ваш порошок.

— Поздно. Завтра утром контейнер ставят на платформу и везут на полигон для захоронения.

— Значит, уже завтра утром? — Счастливчик ненадолго задумался. Слушай, Павел, а ведь на ваш контейнер должны быть документы, верно?

— Ну должны.

— А у кого они?

— Не знаю. Может, у старичка нашего, Николая Николаевича. Должен тебе сказать, Петенька, премерзкий человечек этот Николай Николаевич. Но деньги исправно выплачивает… Да, так вот у него должны быть, хотя с чего бы это у него. Он все время в контору к начальству бегает: сначала оформлял контейнер, теперь справляется об отправке Там один такой маленький черненький работает Все с папочкой ходит, номера ящиков сверяет. Может, у него документы.

Пока Петя Счастливчик в свойственной ему взвинченной манере излагал свой план действий, на улице, за маленьким подвальным окном, в которое уже робко пробивался сыром серый рассвет, стоял на коленях человек, над пряженно вслушиваясь в едва различимую речь…

Михаил Семенович, железнодорожный служащий, ответственный за погрузку 132-го особого, отправляемого сегодня в двенадцать малой скоростью на закрытый полигон, явился в девять утра в контору в отличном расположении духа.

Светило щедрое уральское солнце, на небе не было ни тучки, а Михаила Семеновича ждало очередное повышение по службе, в связи с которым он последние два месяца неуклонно приходил на работу на час раньше и задерживался допоздна, чтобы, не дай Бог, у начальства не возникло на его счет никаких сомнений.

Все бумаги были как всегда в идеальном порядке сложены в объемистой канцелярской папке с белыми тесемками. Все, что от него сегодня требовалось, проследить за погрузкой оставшихся контейнеров на открытые грузовые платформы, закрепить их в соответствии с правилами безопасности, а потом сопровождать состав до полигона, затерянного в густых хвойных лесах. «И все! думал он, с удовольствием потирая свои маленькие с короткими волосатыми пальцами ручки. — Все, все, все! Новые погончики пришивать можно! Ну теперь вы все меня попляшете, вот вы где у меня будете! Аз как хорошо жить!»

В пятнадцать минут десятого, прихватив собой драгоценную папочку, он вышел из конторы, намереваясь дать добро на погрузку последних контейнеров и лично за всем проследить «А то эти пьяницы и лентяи, чего доброго, слабо закрепят ящики на платформах или вовсе не закрепят. А тут вам и начальство заявится! Или вдруг какая-нибудь неприятность в пути случится и прощай повышение, плакали мои погончики».

Он шел, пересекая многочисленные стальные пути, к последнему пакгаузу, стоявшему особняком от остальных станционных складов и помещений, и напевал какую-то дрянь себе под нос. Солнце весело било ему в глаза, радостно свистели тепловозы, диспетчер яростно матерился в громкоговоритель — ругался с кем-то из технической службы… Все было хорошо, даже отлично.

Недалеко от пританцовывающего от радости Михаила Семеновича, то и дело спотыкаясь и чуть не падая, по шпалам бежала какая-то женщина с распущенными волосами в сером неопрятном плаще и громко кричала:

— Помогите! На помощь! Убивают!!! За женщиной, тяжело прыгая через рельсы, бежал грязный и по-обезьяньи приземистый мужик с перекошенным от злобы лицом, в ужасной руке которого лилово сверкало лезвие ножа. Мужик пьяно рычал невразумительные угрозы в адрес женщины, смысл которых сводился к одному: «Убью!» Несчастная женщина, увидев аккуратненького железнодорожника с папкой под мышкой, который всеми фибрами своей окрыленной души желал бы остаться незамеченным, вдруг взяла курс на него, моля о защите своими полными ужаса глазами.