Право на одиночество. Часть 1 - Сергей Васильцев

уже пристроенным в небольшую круглую вазу из прозрачного стекла. Щелкнул выключатель, и комната погрузилась в полумрак, разбавленный только светом пары свечей на столике с легкой закуской, фруктами и бутылкой коньяка. Женщина ждала моей реакции. Я восхитился.

Мне даже почти не пришлось разыгрывать неловкость. Она взяла на себя роль тамады, заботливой хозяйки, занятной собеседницы и … Она подливала мне коньяк, внимательно слушала и заполняла все пространство комнаты своим ровным хрипловатым голосом. В официальной части гостя разом посвятили во все околичности и подводные течения академической жизни. И мне нравились ее меткие и жесткие оценки персон и событий. Хоть это уже почти и не водило в сферу моих действительных интересов. Занимала, пожалуй, только она сама. Даже не как женщина, как развалившаяся сейчас на диване сибаритствующая матрона. Как фетиш, как модель поведения «по ту сторону добра и зла». И я почти напрямую спросил ее об этом.

– Послушай, милый мальчик, – сказала Любовь Александровна (как не старался, подыскать для нее другое название – не получалось), – я нормальная женщина. Была, по крайней мере. И мне нет никакого дела до чтения мантр. Иди-ка лучше сюда. – И она поднялась. Нарочито небрежно, так чтобы я заметил, что у нее под халатом ничего нет.

Дама подошла к столу и взяла семейный, если можно так выразиться, альбом. «Как банально», – пронеслось в голове, но эта мысль была убита сразу и наповал, как только альбом попал мне в руки. С нескольких страниц старых любительских фотографий на меня смотрел я сам, только в несколько иной экипировке и обстановке 20-30 – летней давности. «Чушь какая-то! Сюжет для мыльной оперы». Но это совершенно не влияло на движения моих пальцев, перелистывающих страницы. А там, на двух третях фотографий жил мой двойник или прототип – называй как хочешь. И еще как жил! Он по-хозяйски обнимал, целовал, держал на руках и даже бросал тоненькую девочку с широко открытыми глазами – мою сегодняшнюю хозяйку.

– Вы даже больше похожи, чем кажется на первый взгляд, – задумчиво выговорила она и продолжила без перехода. – Первая любовь и последняя. Быть может. Хороший мальчишка. Подлец, каких свет не видывал. Он мог бы пользоваться большим успехом даже у женщин, но был для этого недостаточно холен и отвратителен. И рыдала я от него чуть не каждую ночь… И какое это счастье было… Как его, мерзавца, обожала. И сейчас. Возможно… Вернуть все и разобраться уже нельзя. Ускользнул он от меня. На тот свет. Понимаешь теперь… Ты теперь как…

Мое лицо приняло сочувствующее выражение. Хозяйка этого не заметила. Она была слишком занята собой. Все так же задумчиво наполнила до краев большую рюмку коньяка и выпила залпом.

– Потом мужчины для меня уже немного стоили. Приходилось пользоваться ими. Этими индюками, возомнившими о себе невесть что. Так вот, дружочек, уложить мужика в постель – дело нехитрое. Большинство кобелюк всегда на старте. Даже самые задрипанные. Только и ждут. И не захочешь, а поимеешь. Пусть… С некоторыми приходилось повозиться. Да и те – прямолинейные как забор. И чем даровитей, так сказать, тем тупее. О чём бишь я? Ах да. Вот удержать – совсем другое дело. Но этого мне только и не доставало! Берут идиота и отпускают с миром. А он еще жениться лезет. «Как честный человек». Ха! Смешно… – она сделала ударения на всех гласных последнего слова и подняла на меня глаза. В них уже расцветал пьяный блеск.

– Старуха Шапокляк была оч-чень мудрая тетка. – Это я уже совсем не понял к чему. – Ничего, Славик, мы с тобой еще покажем этой сволочи. Ты ведь хочешь, я вижу. Я тебя чувствую. Глубоко. – Во мне от мозжечка до кончика позвоночника плавало ощущение опасности, исходящее от этой женщины, и одновременно внутренности наливались тупой яростью, как тогда в пансионате. И я уже начинал вычитывать в лице хозяйки черты той моей … – У тебя хорошие задатки. – Она продолжала. – Научить будет легко. Да, легко. Поддержим. А потом? Женщины всегда предпочитают профессионалов.

– Мужчины тоже. – Я держался.

– Мужчины – сброд… Иди сюда. – И я поднялся и пошел, двигаясь как стая павианов в пасть мудрого удава из киплинговской сказки. – Нет, стой! Хочу кофе. – Дама встала и развинченной походкой проследовала на кухню. Я заставил себя остановиться, очухаться и вернуться в свое кресло. Но уже как назло окончательно протрезвел. Загремела посуда.

– Черт бы подрал все это дерьмо! – прилетел с кухни озабоченный голос хозяйки. И вслед за ним она появилась в дверях. Совершенно пьяная. Женщина уверенно балансировала с подносом, полным кофейными принадлежностями. Моя попытка спасти это сооружение прервалась с полдороги.

– 

Сидеть! – Ехидная усмешка и ядовитые нотки в голосе. Дама забавлялась.

«Ничего, я еще успею». И ждал, ждал, ждал. Она издевалась, а я трезвел. Мои промили приобрели уже отрицательную величину. С роговицы смыло последнюю дымку иллюзий. И передо мной сразу оказалась пожилая, надравшаяся баба, которая с грацией коровы на льду все еще пробиралась по комнате, таща перед собой поднос с кофейным прибором. Дотянула. Классическим жестом смела со стола все объедки, пристроила туда поднос и повернулась в моем направлении. На лице запечатлелось выражение клоуна, попытавшегося придать себе трагический вид. Глаза утонули в алкоголе. Из-под распахнувшейся полы халата выступала розоватая с прожилками плоть. Я почувствовал у себя внутри кусок расползающегося льда и еще – катящийся к горлу комок. Вагончик уже двинулся по накатанным рельсам. «Сделать или не сделать?!» Все во мне было готово посетить очередное тело, но я крепился. Держался, потому что передо мной знаком «Stop» опять плавало лицо крымской знакомицы.

Любовь Александровна жила совсем по-другому. Она вразвалочку подошла ко мне:

– Дай-ка вспомнить… – и поцеловала взасос, юлозя по деснам языком, остро пахнущим кофе со специями. И мы знатно обслюнявили друг дружку. Но мой мозг уже не мог оторваться от столбняка. Меня заклинило. Женщина все же повторила попытку. Отступила на шаг.

– Что, брезгуешь? Старая мымра с пропитыми мозгами, да? – Халат на ней окончательно распахнулся, отчего сцена для меня стала совершенно невыносимой. Только жалость и стыд. Безотносительно к кому и за что. Лишь бы спастись из этой комнаты и оставить в покое ее обитательницу. «Спасти» и «оставить» в этом случае становились почти синонимами. Но вместо того, чтобы немедленно уйти, бежать отсюда, я подошел к столу, вылил в свой бокал все остатки спиртного и глотнул, даже не разобрав вкуса.

– А ты норовистый, змееныш. Норовистый. Хорош. Мило будет с тобой… сладить, – и расхохоталась грудным,