Право на одиночество. Часть 1 - Сергей Васильцев

редкие памятники изумительной красоты. Может быть, еще и тонкости рассуждений, хотя они слишком созерцательны. На самом деле было там полно и идиотов, и колченогих уродин, и жрали они лук со своих грядок. И им воняли. Но это расцвет. А что потом? Все величайшие библиотеки – от египетских, включая Крит и Александрию, сгорели. Или – как Византийская через Ивана Грозного – канули в небытие. Можно ее найти? Вряд ли. За пятьсот лет любая бумага станет трухой. Тем более в каземате. Не суть! Есть еще глина Вавилона. Из нее все и лепят. Вот тут и возникает мысль о возможности временных провалов и несовпадений в мировой истории. Попробуй, совмести летописи. И окажется, что Ричард Плантагенет – «Львиное сердце» и князь Игорь жили в одно и то же время. Может это быть? Может! А может и не быть. И чем дальше вглубь, тем легче потерять пару-тройку веков. И Иисус, и Кришна, возможно, одного поля ягоды, если вообще не одно лицо. А пророк Мухаммед – один из его апостолов. Сколько угодно вариантов. Это господин Гумилев рассказывает историю Азии, как будто все было только вчера. А ведь мы даже историю последней революции знаем смутно. Не говоря уже о Татищеве. Он ведь реальными документами пользовался. А где они теперь? Я уже не говорю о том, что сколько зрителей, столько и версий. Может, и прав Фоменко? Что скажешь?

* Все ждали пятого Евангелия…

* Продолжай, пожалуйста.

* Когда смотришь изнутри времени, – пытался собрать я нечто осмысленное,– история оказывается вывернутой наизнанку. И мы вместо ее пестрого и взаимообусловленного ковра видим лишь беспорядочные узелки, связки и разрывы. Но мне кажется, что если сопоставить все разом – техника лет через несколько это позволит – дыры будут не слишком велики.

*

Не уверен. Как сказал бы Тьери: «Легенда – это живое придание, всегда более действительное, чем то, что мы называем историей». Но все дело в том, что история и сохранила свою сущность, именно став этой легендой. И все время идут повторения. Асгарт – Шамбала – Китеж. Земля обетованная и Беловодье. Еще – Заратустра во всех своих воплощениях. Вместе с ним Отцы всех религий. Потом пресвитер Иоанн – глава великого государства несторианцев на Востоке, которому все темные столетия европейские государи слали послов, и который в конечном счете слился с Чингиз-ханом, взявшим в 1244 году Иерусалим. А Грааль? – Андрей опять увлекся собственной осведомленностью. – Сколько историй, начиная с рыцарей короля Артура и катаров с их Монсегюром и кончая Индианой Джонсом. А что он вообще такое? Блюдо, чаша, в которую Иосиф Аримафейский кровь Господню принял, камень небесный или, как теперь некоторые сомневаются: «Не семя ли это Христово, принятое Магдалиной?» А?

* Сколько я знаю, Грааль – камешек из венца Люцифера – Светоносного нашего черта. Не даром за ним так охотились ребята из

SS

.

* Кстати, институт Тибета после нашей победы тоже канул в Лету. А Гурджиев?

* Духовная культура не может сохраняться адекватно.

* Да. Да. Да. Но как же история?

* История – это то, что мы о ней знаем.

* А если я любопытный, и мне этого не хватает?

* Читай Татищева. Можешь еще Карамзина с Ключевским прихватить. И даже Радзинского с Историей КПСС, хотя от последнего я бы воздержался. А вот идея про временные смещения вполне реальна. Ковер точно в дырьях. Как и мы сами.

Андрей засовывал в рот бутерброд с семгой и остановился на пол дороге:

* Ты о чем?

* Да так. Проходящая жизнь – история по-твоему – идет, изменяет нас. Мы, наверное, становимся сильнее. В чем-то. Только что с ней делать – с этой силой? – я умоляюще посмотрел на него.

*

Тут и думать особенно нечего, – Андрей опять расслабился, – столько заповедей на эту тему. Сильный должен быть добрым. Ему это проще.

*

Ты мне еще про Андреева расскажи и «Розу мира». Как мы лошадей грамоте учить будем. Добреньким. А если он не может?

* Эти способы психической самозащиты уже давно обкатаны человечеством. Они уже заложены в нас. Совесть называется. Справедливость, знаешь.

*

Справедливость? Да уж – конкретное понятие. А? И потом, мы всегда примеряем ее только на себя. Даже если ты глядишь на это со стороны, читаешь, слушаешь. Даже если это не с нами, мы все равно примеряем это только на себя. – Я принял его манеру изъясняться. – И поэтому справедливость аморфна. И касается она, – нарочито отчетливо выговаривал слова, – только конкретного человека. Она вообще касается только человека. Вот кошка лезет на дерево разорять птичье гнездо. Справедливо? Не о том говорю? Хорошо! Вот мальчик стреляет в кошку из рогатки во спасение птиц. – А это? В крайнем случае, можно отметить, что он применяет к природе человеческие категории. Мы начинаем рассуждать об этом только, если в результате его акции помрет старуха – хозяйка кошки.

* Ну и что? Вот тебе и защита. И потом, это слишком узко и слишком в сторону. Вернемся к совести. – Но тут уже увлекся я.

*

Совесть. Честь. Кодекс. Долговременная выгода. МУТЬ. Ну что ж, давай попробуем рассуждать отвлеченно, – пробурчал я, впервые решившись заговорить на собственную тему. – В детстве у меня с бабушкой была такая игра. Ты. Мы представляли себе, что можно уничтожить человека просто силой собственной убийственной мысли. Сказать: «Ты мертв!» – и его нет. Тебе ничего не будет. Никто не узнает. Что дальше? – Андрей смотрел на меня своим пристально-проницательным взглядом, но так, кажется, ничего и не заметил.

Губы мои между тем продолжали выпускать слова, и самообладание постепенно заняло свое привычное место:

– Я был тогда в том розовом возрасте, когда мальчишки играют в добрых индейцев или благородных разбойников, побеждающих нечистую силу…

* Белые начинают и выигрывают…

* Точно. И я очень жалел, например, что Айвенго не сам лично доконал зловредного де Буагильбера… Да, примеров – море. Покарать литературного гада всегда очень легко.

* Тем более что дети сентиментальны, но жестоки. Не в равной степени, но, пожалуй… Я тебя перебил. Продолжай.

* Дело не в детях, а сценаристах. Литераторах, скажем так, которые волей неволей создают только схемы. В крайнем случае – муляжи. Литературный герой жив только, когда о нем пишут. «Вот вам, – говорят, – образчик для подражания». А мы и уселись, варежки пораскрывав… Да о чем продолжать! Я мог часами представлять, как моя училка по математике – сущая ведьма – терпит все известные адовы муки. Потом уже понял, что она всего-то несчастный человек. И дети для нее – единственный способ