Право на одиночество. Часть 1 - Сергей Васильцев

Я молчал. Молчал оттого, что все это стало для меня немного неинтересно. 95% науки (может быть только у меня так) – это рутина, рутина и еще раз – рутина. Эта рутина сейчас главным образом и предстояла. Что ж, хорошо, если ее помогут сделать. Потом придумаем, какого зверя из этого вывести.

Истолковав мое молчание по-своему, Павел неожиданно нервно выпалил:

* Ты ведь знаешь, если я могу не надувать, я не надуваю, – и осекся.

* Можешь. Можешь иногда…

* Брось ты свою казуистику! – пальцы его забегали по столу.

* Ты не правильно меня понял. Я даже рад. Сейчас, когда Катерина отъехала, – брякнул, даже не успев подумать, что этого не следовало говорить, и неуклюже продолжил, – у меня будет больше времени для собственной работы. Все выйдет замечательно. Не сомневаюсь.

*

Лояльно… Отличный ты парень, холера тебя подери, – усмехнулся Павел. – А пробиваться надо вместе – это факт, – добавил и завершил. – Спасибо.

* Все наоборот, это ведь ты мне помогать собрался.

Как я любил в это момент эту контору и даже своего шефа! Любил за всю неопределенность моего нынешнего положения, даже за то, что он не трогает бывалого пенсионера Эзру, за его экономность и щепетильность, за все мое сложное к нему отношение.

Тема исчерпалась. К тому же за наш столик подсели две институтки с необычайно окультуренным выражением лиц. И разговор велся такой же окультуренный – про куртуазный маньеризм. Павел скривился.

*

Ты знаешь, – сменила тему одна из девушек, – оказывается, княгине Тенишевой в ее Абрамцеве сам Рерих собор расписывал. Сейчас там картофель хранят. Ужас! А еще там матрешек изобрели.

*

В Талашкино она жила, – встрял я и тут же пожалел об этом.

Моя реплика потонула в подчеркнутом невнимании. Выражение глаз было такое, как будто я нагло влез к ним женскую раздевалку. Или еще похуже – снял с биде. «Какая наглость!» – написалось на обоих лицах.

«И чего, собственно, я к ним прилез?!» Мы встали и двинулись к выходу. И тут я снова перехватил взгляд Любови Александровны – нашего ученого секретаря. Она почти понимающе улыбнулась мне. «Надо месяц уже как зайти по поводу моих документов. Сегодня и зайду!»

Любовь Александровна – легендарная личность на нашем местечковом уровне. Сделав себе сиятельную карьеру в постелях ректорского окружения, о чем все знали, но боялись даже говорить, она отчего-то так никого на себе и не женила. И это странно. Эффектная особа. Хотя сейчас здорово располнела. Лицо стало чуть слишком мясистым с вторым подбородком, бедра – рыхловатыми, талия сползла. Но для поколения постарше она, должно быть, все еще оставалась в самом соку. Правда, говорили опять же, любила выпить, но кто этого не любил все в том же старшем поколении. Впрочем, это только сплошные мои домыслы. Домыслы, да и только!

Совсем недавно ее имя начали снова мусолить при каждой возможности. Опять забурлило, забулькало наше академическое болото. «А Вы знаете… – понеслось над рядами честных налогоплательщиков. – Вы знаете? А Вы?» Не хочешь – не слушай, можешь даже уши ватой заткнуть. Все равно доведут. Тем более такое.

Была убита мать нашего Ученого секретаря – старушка из бывших. Кто знал, твердили, умница была бабуся. Жила себе потихоньку, дочь обихаживала и вдруг… Тело обнаружили соседи. Посреди комнаты. Голова раскроена до нижней челюсти. И ничего почти не пропало. Вот такая фактура.

Алиби Любовь Александровна имела твердокаменное. И это вызывало еще большие подозрения. Все считали, что если не она сама, то уж по ее наводке точно. Только так! Только попробуй – докажи. А это-то как раз и невозможно. Следующий вывод: «Не пойман – не вор». И пусть себе твердят, как эта гадюка собственную мать (!!!!!) укокошила. А дама безоблачно улыбалась в ответ. Точно так же, как и тогда, когда я закрыл за собой двери ее кабинета.

– Что же, Сережа, забыл ты меня совсем. Lapis philosophorum все ищешь? – неожиданно фамильярно обратилась ко мне сия важная матрона. Глаза теплели, лицо лоснилось, голос с хрипотцой сочился доброжелательством.

Моя растерянность тут же поперла из всех дыр: «С чего бы это? И вдруг так сразу!»

– Я уезжал, – промямлили сквозь размягчение мозгов мои голосовые связки.

– Знаю, знаю. На югах загорать изволили, молодой человек. Завидно, но не похвально.

Мне показалось даже странным, что не было произнесено: «Мой мальчик». Вот так всегда. Возьмись покруче, потом сделай послабление. И кто-то обомлеет от радости на твои щедроты, а кто-то еще и пожалеет «о счастливых прошлых временах». От приветливой внимательности мысли окончательно превратились в студень. Хрипловатый голос стал казаться вкрадчивым и легко окутывал каждым своим оттенком. Женщина изменялась на глазах и выглядела уже не крутой чиновницей, а так – изрядно пожившей и слегка уставшей от этого кошкой. Тот же слегка рассеянный взгляд прищуренных дымчатых глаз. Зрачки – колодцы. Улыбка, скользящая с губ. «Вот это да!» Не знаю, что там бывает у гейш, но профессура явно знала толк в женщинах! А эта женщина явно знала толк в жизни.

Разговор продолжался. А мои мысли плавали в стороне: «Ты что, полудурок, совсем башня съехала?!? – пытался докричаться до меня рассудок. Но сознанию просто не удавалось сконцентрироваться. – Вот это да!» – только тупо повторяла совсем офанаревшая чувственность. Своим кошачьим чутьем на уровне подкорки я еще ощущал всплывающую опасность, но ничего не мог ей противопоставить.

Где молодость демонстрирует задорную легкость и гладкость кожи, опытность предпочитает иллюзию понимания. И видимость оказывается важнее существа дела. И еще неизвестно, кто кого компенсирует. Именно так, господа! Еще? Пожалуйста! Мы все рвемся поговорить, но совершенно не умеем слышать. «Не умеем» – неправильное словосочетание. Не хотим или даже не можем. Внимательно слушать – особый талант.

Я уже совсем растаял. Базлал, гулил, чуть не рассказал всю историю последнего месяца. Слава Богу, в дверь постучали. Она оказалась заперта.

– Ничего, попозже зайдут, – устало протянула Любовь Александровна. – А бумаги твои уже в Москве, – продолжила она как само собой разумеющееся и, предупредив мое законное стремление «выразить благодарность», протянула так же ровно, на грани томности. – Ну какие могут быть счеты… Разве что зашел бы как-нибудь. В гости. – Последнее было тоже произнесено без эмоциональных всплесков. (Действительно, чего особенного? Мы общаемся по душам уже целых пятнадцать минут.) – У меня, между прочим, неплохая коллекция живописи.

И об этой моей страсти она оказалась осведомлена. И я неожиданно для самого себя согласился. Почему? НЕ ЗНАЮ! Может быть, почувствовал родственную душу. Может быть, репутация сыграла свою