Капрал Серов: год 1757 - Иван Юрьевич Ланков

Дорога на Мемель оказалась и не дорогой вовсе. Просто небольшая тропинка вдоль берега. Грунты здесь – сплошной песок. Редкий и слабый дерн, хоть как-то скрепляющий дорогу, был напрочь разодран копытами коней донских казаков, шедших в авангарде войска, а затем и несколькими сотнями телег полков первой бригады. В общем, наш обоз тащился уже по грязному песку, перемешанному со всяким мусором. Там, где песок был хоть сколь-нибудь влажный, еще можно было нормально проехать, а чуть где посуше – все, пиши пропало. Тележные колеса проваливаются в сухую пыль чуть ли не по самую ступицу. Идущие по бокам телеги солдаты тут же принимаются махать лопатами, освобождать оси и толкать, помогая измученным волам.

Свободные от работ капральства рыскают по редкому сосновому лесу в поисках того, чем можно укрепить дорогу и подложить под тележные колеса. Нормальных кустов, которые можно порубить на фашины, практически не найти, в сосновом лесу не бывает такого подлеска, как в лиственном. Да и что может вырасти на песке, кроме сосен?

Помню, я еще дернулся от слова «фашина». Из уст поручика Нироннена с его легким шведским акцентом это звучало… эм… своеобразно. Но нет, он не имел в виду ничего такого. Фашина – это просто такая объемная связка прутьев, предназначенная для того, чтобы заполнить ею яму, ров или небольшой овраг.

Только вот связки прутьев особо не помогают, узкие тележные колеса режут все подкладки как ножом. Прокатил по лапнику и прутьям одну-две телеги – и все, беги снова в лес, ищи хоть что-нибудь. Хорошо хоть проходившие перед нами полки первой бригады в некоторых особо неприятных местах уложили гати из бревен.

Первую неделю марша на Мемель – от лагеря под Либавой до городка Буденинсгоф – шли практически налегке. С собой только личные вещи, оружие да немножко сухарей и вяленого мяса. А вот дальше, когда мы дотопали до небольшого портового городка Поланген, обычный марш стал превращаться в подвиг.

Потому что одновременно с нашим прибытием в этот город туда же пришли корабли Балтийского флота. И нас сразу запрягли на разгрузку. А привезли флотские много чего: провиант, фураж, артиллерию, инженерное хозяйство полковника Демолина…

От Полангена до Мемеля артиллеристы и инженеры должны добираться своим ходом. Ну как своим? На наших руках конечно же. Самих-то пушкарей и инженеров немного, они по такой дороге будут целую вечность топать. А дойти надо быстро. Тридцать верст за два дня – так была поставлена задача.

Вот и тащили.

Тяжелый марш. Очень тяжелый. Когда мы весной, в марте, подходили к Крейцбургу по начинающейся весенней распутице – и то было легче. Там лес был богаче, солиднее, десяток солдат с парой топоров за несколько минут могли сотворить гать через любую промоину.

Работали все. И я наравне с ребятами махал лопатой, и Ефим, и ундер-офицер Фомин, и даже Максим Годарев. Даром что благородного сословия – а все равно от коллектива не отделялся, толкал телеги вместе со всеми.

Хреново идти во второй бригаде. Генерал Салтыков-второй – не знаю почему второй, сплетник Федька не пояснил – он же командир первой бригады, оказался весьма ушлым дядькой. Как узнал, что надо выступать, – сразу все четыре полка своей бригады поднял затемно и отправил в поход. Так и сказал – мы, мол, первая бригада, нам первыми и идти. В итоге, когда генерал нашей бригады Циге фон Мантейфель проснулся, позавтракал, поболтал о ерунде с адъютантами и наконец-таки соизволил уведомить вверенные ему три полка о срочном выступлении – солнце было уже высоко, и ушедшие на юг полки Салтыкова оставили за собой размочаленную в хлам полосу, которую и в лучшие-то времена трудно было назвать дорогой.

Генерал Трейден, командир третьей бригады, тоже хитрован не хуже генерала Салтыкова. Его колонна к Полангену шла по другой дороге, не вдоль берега, как мы, а на десяток верст восточнее. Чтобы, так сказать, обеспечить ширину наступления, ага. А там и земля получше, и песка поменьше… А то, что путь выходит на пару десятков верст больше – так по нормальной дороге идти всяко легче, чем по вот этой сыпучке. В итоге они сил потратили меньше, но в Поланген прибыли позже нас. Хитрый генерал дождался, пока выгрузку с кораблей прибывшего в Поланген обоза повесят на нашу бригаду, и только потом его роты начали неспешно приближаться к лагерю корпуса.

А ведь днем восьмого июня, когда мы спокойно отдыхали в Либаве, ничто не предвещало такого аврала. Генерал Фермор еще тридцать первого мая отписал генералу Апраксину, что не имеет достаточных средств для штурма Мемеля, после чего весь корпус расслабился. Спокойно занимались экзерцициями, проводили смотры и парады, наш полк устраивал празднования по поводу вручения нового знамени – солдаты пили, а офицеры ходили друг к другу в гости… Отдыхали, в общем. Я тоже почему-то думал, что это стояние в Либаве надолго, потому палец о палец не ударил, чтобы найти себе учителя по польскому и немецкому языкам, поучиться фехтованию и все такое прочее.

Разве что узнал, что печатная книга, попавшая мне в руки, – это не абы что, а учебно-методическое пособие для преподавателей дестрезы. И нет, дестреза – это не испанская камасутра. Дестреза – это такая школа фехтования. Причем какая-то жутко крутая. Максим Годарев, глянув на книгу, произнес слово «дестреза» с таким придыханием, будто речь идет как минимум о тайном знании киношных шаолиньских монахов.

– Эх ты, балда! – сказал он мне. – И чему тебя только в детстве учили! Такую книгу – и вдруг на деньги сменять решил! Ее нельзя продавать, Жора! Напротив, надо снять побольше копий, и вот их уже на продажу! Расхватают влет, как леденцы на ярмарке!

Восьмого числа ближе к вечеру в штаб генерала Фермора прилетел взмыленный курьер из ставки генерала Апраксина. Солдаты десятой роты, возвращавшиеся в лагерь полка после работ в либавском порту, принесли ворох сплетен о неожиданном аврале у штабных.

Генерал Апраксин в резкой, категорической форме потребовал от генерала Фермора немедленно отправляться в поход. Не ждать, пока соберутся отставшие солдаты полков, не тратить время на сочинение отписок и оправданий, а сразу же по получении письма отдать приказ на выступление. По словам денщиков и слуг Фермора – тот так опешил, что несколько раз приказывал своему писарю перечитать письмо вслух. Мало ли, вдруг ослышался или что-то неправильно понял. А уставший и вымотанный курьер – шутка ли, от самого Ковно мчался без