Стрижи - Фернандо Арамбуру

При этом Хромой твердо убежден, что женщин инстинкт обычно заставляет вести себя совершенно иначе. Для примера он рассказал мне такую историю. Их коллега по агентству недвижимости развелась с мужем, и на работе об этом узнали раньше, чем услышали новость от нее самой, потому что она вдруг стала являться туда с ярко накрашенными губами, с вырезом до пупа, в юбках выше колен, а от ее духов перехватывало дыхание. Короче, она как будто давала понять, что готова к новой встрече. А какое-то время спустя стал разводиться один их товарищ – так вот, бедняга приходил на службу если не как нищий с паперти, то в очень и очень похожем виде.

Надо сказать, что наш отец, когда мы с Раулито были маленькими, изо всех сил старался привить нам самые строгие правила личной гигиены и сам эти правила неукоснительно соблюдал. По его словам выходило примерно так: чтобы стать настоящими мужчинами, то есть такими, как он, поскольку отец без малейших колебаний объявлял себя образцом для нас, мы должны, нравится нам это или нет – и особенно если не нравится, – без лишних вопросов следовать определенным нормам или ритуалам, к которым относил и совместное купанье.

Папа настаивал, что мужская часть нашей семьи должна купаться вместе, особенно во время отпуска, когда он мог проводить с нами больше времени. Мы шли на пляж, надевали плавки, и он произносил одну и ту же фразу:

– Ну, удальцы, идем штурмовать море.

Она, видимо, имела для него некий литургический смысл. Сейчас мне кажется, что так он открывал для себя отпуск. Все, что было до того (ранний подъем дома, путь на машине до моря, не всегда триумфальное заселение в апартаменты, потому что мы добирались туда усталые, к тому же по дороге не обходилось без ссор), папа воспринимал как пролог. Отпуск в собственном смысле слова начинался только в тот миг, когда он вместе с сыновьями бросался в воду.

И ведь нельзя сказать, чтобы мы с братом, выросшие далеко от моря, не горели желанием с головой окунуться в первую же волну. Для укрепления нашего характера было бы, пожалуй, полезнее после приезда на курорт – а с этим у нас было связано столько чудесных ожиданий – позволить нам самим войти в воду и избавить от ощущения, будто мы выполняем приказ. Начиная со второго дня дисциплина немного слабела, но это всегда зависело от отцовской воли, а ему в любой момент могло взбрести в голову, что мы опять должны идти купаться непременно втроем, словно участвуя в военных маневрах.

Маме, в отличие от него, не был свойствен дисциплинарный раж. Она могла часами загорать или пряталась под зонт, чтобы молча бороться со своими мигренями. И в нужный час шла готовить обед. А папа вдруг откладывал в сторону газету и объявлял не терпящим возражений тоном, что сейчас нам надо еще раз искупаться, или дойти вон до того места, или построить крепость из песка. Иногда мы купались не в море, а в общем бассейне, однако ритуал в любом случае следовало соблюдать.

А еще папе очень нравилось, чтобы после возвращения с моря мы втроем принимали душ. Он всегда пускал холодную воду, и мы с Раулито дрожали, ежились и вскрикивали, потому что нам было и весело и страшновато. А папа красовался перед нами – сильный, волосатый, с мощным атрибутом своей мужественности, который, как я помню, болтался у него между ног покрытый мыльной пеной.

Однажды, когда мы втроем влезли в узкую душевую кабинку, он объявил, указав на свой фаллос, что мы вышли именно отсюда. А потом по приказу отца сначала я, потом Раулито должны были поцеловать его член в знак благодарности.

14.

Если бы отец прожил еще десять или пятнадцать лет, я бы мог задать ему кое-какие вопросы. К тому времени он уже перестал бы подавлять меня своим интеллектуальным и физическим превосходством. И тон нашего разговора не определялся бы тем, что я нахожусь на его иждивении, а ведь это непременно помешало бы мне, вздумай я потребовать от него отчета или поспорить с ним.

Возможно, тогда бы я в первый раз в жизни доставил себе удовольствие поговорить с ним на равных, и мои глаза были бы наконец на уровне его глаз. Если бы мне сопутствовала удача, я бы незаметно для отца вытянул из него математически точные законы его личности. И сразу стал бы сильным, а он – слабым, я бы превратился в него, а он – в меня или в кого угодно, но перестал бы быть тем человеком, каким казался всю свою жизнь.

Сегодня я сомневаюсь даже в том, что папа обладал настоящим характером, как думал в детстве. Уже через несколько месяцев после похорон мама открыла нам с Раулем тайну его жизни, которая сильно меня смутила, и не столько значительностью самого факта (на мой взгляд, мелкого), сколько несоответствием между его очевидной банальностью и влиянием на отца.

Поначалу я немного растрогался, узнав, что в этом мире существует некая вещь, способная заставить страдать или стыдиться нашего папу, некое позорное пятно в семейной истории. Но, справившись с первоначальным изумлением, я почувствовал разочарование: почему он не решил эту проблему открыто, допустим описав нам все с иронией, которой природа наградила его, пожалуй, даже слишком щедро? Почему так и не отважился поговорить с нами об этом?

Он редко упоминал своего отца, от которого осталась только одна фотография. Сейчас я не исключаю, что были и другие, но он их прятал. Во всяком случае, мы их никогда не видели. Про деда Эстанислао было известно лишь то, что он погиб в Гражданскую войну, когда ему не исполнилось и тридцати. При каких обстоятельствах? От вражеских пуль в битве при Брунете, недалеко от деревни Кихорна – летом 1937-го. Такова была скупая информация, полученная нами от папы. Нас с братом судьба деда не очень интересовала отчасти и потому, что папа обрывал наши попытки узнать подробности, объясняя, что сам знает мало, поскольку в тот момент ему было всего четыре года, а бабушка Росарио, умершая вскоре после моего рождения, не любила ворошить жестокое прошлое.

В основном под влиянием папы, но в немалой степени и храня верность расплывчатому образу человека с черно-белой фотографии, я в школьные годы сочувствовал тем, кто защищал Вторую Республику[21]. Смотря художественные или документальные фильмы, читая книги, а