Исповедь - Юра Мариненков

Такая внятная и спокойная речь вызывала у еле живого Ромы какое-то, уже почти позабытое чувство доверия, правда, сильная головная боль снова ставила всё на свои места. В какой-то момент, когда приступ стал почти невыносимым, он схватился за часть лба, прижимая её двумя руками.

– Ты это, не подумай ничего там. Я просто скрип ненавижу. Неважно, кто за дверью, но если такое пытается вытворять, то сразу в …, ну ты понял. – Сказал ему этот, с виду спокойный человек, словно пытаясь таким образом обезболить болезненное место.

– Да ладно. Ничего страшного.

– Правда? – резко перебив Рому, вставил он. – Вот и решили проблему тогда, – давай, рассказывай тогда всё, что знаешь? Кстати да, совсем забыл, капитан Евстрокин.

Что-то очень странное сразу же резко забурлило в том, кому эти вопросы были адресованы, мигом всколыхнув всё тело и заставив ошарашенными глазами смотреть на этого самого капитана, который был очень внимателен такой реакции. Тут-то и случился следующий стопор, загадочно остановивший небольшое желание вступить с этим человеком в диалог. Ощущение того, что именно эта фамилия причастна к проблемам, которые, скорее всего, случились у его товарищей, терзала лишь больше. Правда, аккуратный и довольно наблюдательный взгляд ощущался почти так же. Этот капитан то и дело присматривался к каждой эмоции, передававшейся от его мозга к высохшим мышцам лица.

– Ну что? Чего замешкался? – снова с особым выражением лица спросил он.

– А что вам нужно?

– Я же тебе уже намекнул. Имя, Фамилия, Откуда, Куда? Всё давай. Всё, что на ум приходит.

Услышав – «всё, что на ум приходит», он решил начать диалог, оставляя надежду на то, что сумеет что-то придумать. С какой-то стороны даже было жалко этого человека, по складкам на лице которого можно было с легкостью сказать, что он выглядит примерно на 15 лет старше, чем ему есть. Как-то не хотелось добавлять ещё пару морщин этом человеке или темнее разукрашивать синяки под глазами. Всё же, какие бы вещи не происходили, внутри него немо и почти бездыханно, но сидел тот самый духовный стержень, будто бы сточенный со всех краев. Он ведь его почти не ощущал, но он был.

Разговор оказался не таким, как его представляли оба собеседника. Рома так и не смог сказать даже того самого, что вроде как почти придумал, а Капитан теперь действительно выглядел куда более хуже и слабее. В его глаза уже можно было заглядывать почти без всякой опаски, ведь в них не было никакого интереса. Он лишь часто вздыхал, медленно моргая ими и курил одну за одной. Его вид больше не был похож на того самого, с виду нормального и адекватного человека. Теперь человек, сидевший напротив него, был самым настоящим преступником, которому то и дело прилетали намеки о его дальнейшей судьбе.

Дальше был какой-то тупик, продолжавшийся непонятно зачем? Полуживой разговор, живыми моментами в котором были невнятные и довольно резкие высказывания в его сторону, продолжался примерно столько же, сколько и сам допрос.

– Последний раз тебя спрашиваю – кто те двое, что были с тобой? Если ты мне ещё раз хоть пикнешь про то, что случайно их встретил, я тебе каждый волос буду медленно рвать. Причем медленно.

Лишь молчание немного боролось с тем самым напряжением, что в этот момент стояло в комнате. Он уже готовился к тому, что дальше настанет что-то неприятное, что-то болезненное. Он, кажется, теперь был готов к этому полностью.

– Сержант! – уверенно сказал он куда-то ему за спину.

Тут же резко отрылась дверь и было слышно, как кто-то уверенно вошел в неё, остановился и замер в ожидании.

– В двести восемнадцатую его. А записку эту лейтенанту отнесешь. Скажешь, что командир приказал его туда же, с «завтрашними».

Тот резко подошел к столу, взял оттуда какой-то мятый листок, исписанный от руки синий пастой и после слова «есть», резко приказал Роме встать.

* * *

Спать никак не хотелось. Правда, ещё с этой очевидной бессонницей здесь неплохо сотрудничала ржавая, наглухо покрытая паутиной вытяжка, которую через какое-то время ему всё же удалось нащупать в почти кромешной тьме. Из неё шел какой-то гул, который никак не был похож на обычное гулянье воздуха по трубам. Это было что-то очень необычное, можно даже сказать завораживающее. Иногда до него доходили женские смехи, а порой и какие-то очень похожие звуки стиральных машин. Да, именно их самых. Точно такой свист почему-то то и дело доходил до него, заставляя почти врасплох. Спустя небольшое время таких наблюдений всё же пришлось присесть на пол. Сил почти не было, как впрочем, и большого желания. Всё время, пока он сидел в куда более меньшей и неудобной камере, нежели была раньше, голову то и дело перебивала мысль о том, что будет завтра?. Конечно, теперь готовность умереть была так, как никогда раньше, но в тоже время, ощущение полной неизвестности как за судьбу тех двоих, так и немного за свою, никак не давала спокойно закрыть глаза и открыть их уже в следующем дне. Хотелось верить, что не заговорив о них, он хотя бы немного попытался спасти их судьбы.

Ещё, куда более карательно и удручающе было его холоднокровие к своей вере. Он понял, что тогда, на допросе, ему не пришлось думать о ней, ни разу, как в принципе и сейчас, сидя на холодном и мрачном полу. Лишь одна мысль об этом заставляла его понемногу пролетать сквозь темную яму, в которую он погружался всё глубже с каждым более-менее понятным выводом. Лишь только насильно он смог вспомнить об отце Михаиле и только тогда у него получилось хотя бы немного прийти в себя. Когда на пол стали капать слезы, бесспорно, стало ясно, что он ещё живой. Правда, чувство стыда за всё содеянное карало лишь больше. Он представлял, как там, наверху, за ним наблюдает отче, вместе со своими братьями, и не может подобрать слов.

– ААА, – резко и неожиданно закричал он, начав биться о тот самый пол своими тонкими и дряхлыми ручонками.

Он кричал будто бы из последних сил от того самого изнеможения и чувства вины. Не хотелось так жить дальше, ни на секунду. В моментах, когда легкие не давали промолвить даже на миг, он уверенно набирался сил, в один отвернувшийся момент резко вырывая всё наружу, в эту маленькую камеру.

Когда дверь открылась и в неё кто-то вошел, Рома лежал на спине, закрыв глаза и