Исповедь - Юра Мариненков

резко, схватив его за связку рук и швырнул прямо за эту дверь, туда, где ему казалось, что кроме этого дыма больше не было ничего.

Тяжелый и довольно зловещий смех начинал нарастать где-то в метрах пяти от него, лишь больше вводя в полнейший страх, который создавала самая настоящая беспомощность.

Когда же, около мучительно и почти бесполезно откашливающегося рта, стало ощущаться чье-то присутствие, даже тот, ещё свеженький страх, быстро и почти незаметно, исчезал где-то в этом мертвом воздухе. В момент, когда в его лицо неожиданно ударило резкое и довольно тяжелое дыхание, ощущать которое теперь он мог всем, кроме своего носа. Это был самый пик страха, к счастью прервавшийся тем, что тело, стоящее напротив, неожиданно развернулось и куда-то ушло, оставив после себя крутящийся сверху вентилятор, который Рома определил почти сразу же. Эта вещь, ранее появлявшаяся в его жизни лишь раз, никогда не могла казаться когда-либо такой полезной. Тогда, в каком-то старом, почти разбитом кафе, сидя со своим курящим дядей, он задавался лишь одним вопросом, застывшим в его памяти почти на двадцать пять лет – какая польза от этой крутящийся штуки сверху? Кажется, теперь, ответ на это был найден.

В какой-то момент, когда он, вроде как, только начинал получать свежий воздух, тот самый человек, идя где-то рядом с ним, вдруг оказался прямо за его спиной, знакомо сильно дыша ему прямо в затылок. Резко, почти за одно движение, он сорвал с него ту самую повязку и уставшая больная голова, ещё быстрее, устремилась в самый пол, напрягая все свои живые мышцы лица как можно сильнее.

Опять тот же смех, но только на этот раз, немного более оживленно, кажется, не давал ему почти ничего, кроме обнадеживающего понимания о том, куда онпопал?

– Что, свет? Хаха. Ну а ты как думал? Думал, что тебя тут по головке будут гладить. Хаха. Да ты волосами своими их прикрой и всё нормально будет, – вел спокойный монолог тот самый человек, теперь по ощущениям ходящий вокруг.

В тот миг, когда он поднял на него свои порезанные тусклым, но близким светом глаза, пришлось увидеть перед собой такое лицо, что раньше приходилось видеть лишь в военных фильмах и сериалах. Круглолицый, лет сорока пяти, в самой настоящей военной форме, лысый, с глубоким шрамом на левой щеке и двумя частями усов мужчина, удивленно и необычно смотрел на него с ног до головы. На его лицо, туловище, ноги, руки, а особенно на волосы и бороду. Иногда, моментами, он делал такую улыбку, что даже становилось немного страшно, а порой хмурился так, что, казалось, вот-вот сейчас задаст ему какой-то такой вопрос, ответа на который он, конечно же, не найдет. Это продолжалось несколько минут, пока крутящийся вентилятор сверху не издал резкий скрип и не заставил этого странного персонажа подорваться почти до самого потолка. Тогда же, резко развернувшись, он ушел к своему столу, довольно громко и с какой-то психической интонацией прокричав – садись.

– Что делал на территории военной базы? – последовал резкий вопрос, даже не дожидаясь, пока он присядет.

Осознание того, что скорее всего с этим человек не получиться мять дурака пришло быстро и Рома пытался как можно скорее связать что-то, более менее, похожее на правду.

– Я? Я… Просто шел. Заблудился.

– Заблудился, значит. А откуда же ты шел тогда? – резко спросил тот. Настолько резко, что казалось, даже не давал времени для полного ответа.

– С…

– А? Откуда я тебя спрашиваю?

– С Арх…

– С Архангельска? Да что ты мне лапшу тут вешаешь, – психованно перебил его он и поднявшись с места, швырнул прямо ему в лицо пепельницу. – Откуда шел я тебя спрашиваю? На кого работаешь? Отряд, Номер. Всё докладывай, не то к стенке тебя сейчас приставлю, урод.

Когда этот неспокойный, потрепанный жизнью мужик увидел, как Рома аккуратно осматривает его медали, то и дело пускающие свои блики в глаза, то снова улыбнулся в своём непонятном стиле, немного опуская нижнюю губу.

– Что смотришь? Завидуешь? – спрашивал его он, лишь больше предаваясь какому-то непонятному наслаждению. – Вот эти за Сирию, а вот эти за Донбасс, – куда более приятным и ещё более непонятным голосом стал говорить он, тыкая одной из своих перерезанных фаланг в темно зеленый пиджак. – А вот эта за 23-й, когда таких ублюдков как ты на красной площади мочил. Даа, – говорил он, гладя их, как свое самое родное и радуясь подобно ребенку.

Тебя вообще обыскивали? Обыскивали? А ну ка подъем, – Нервно, словно заведенный, сказал он, быстро обойдя стол и начав проверять его с ног до головы по нескольку раз, видимо, надеясь найти в его порванной и грязной одежде хоть что-то, кроме серых кусков травы и почти такой же серой земли, иногда вылезавшей из его карманов.

В какой-то момент, когда он проходился своими грубыми руками по его ребрам, Рома конечно же не смог просто и спокойно устоять, немного дернувшись в сторону. Этот ненормальный, с порезанными усами военный, увидев такую реакцию, тут же стал надавливать своими короткими пальцами именно в то самое место, теперь заставляя своего гостя орать от боли.

Уже через минуту тот лежал на полу, скрутившись в небольшой комок, а за столом, снова убивая редкий, вновь появившийся получистый воздух, довольно и грубо раздавался тот самый смех.

Почти одинаковые, повторяющиеся вопросы, вылетали к нему на пол примерно через каждые десять секунд, лишь больше от безысходности заставляя вдавливаться своим телом в тягучий холод. Правда, иногда, были даже и такие, которыми он пытался у знать о его длинных волосах и бороде, довольно с большим энтузиазмом предлагая свои услуги парикмахера.

Кажется, один плюс всё же был – безрезультатность. Конечно, никак нельзя было предположить, что будет дальше, но спустя пару часов такого допроса, Роме уже начинало казаться, что так будет всегда. По крайней мере, что более продуктивного диалога никак не состоится.

Вся эта непонятная пытка закончилась тем, что в какой-то момент он просто очнулся в холодной и темной комнате, в которой кроме побитых стен не было абсолютно ничего. Вспоминать о том, почему он оказался именно здесь, не хотелось, но сильно скулящие ребра то и дело заставляли хотя бы на долю секунды вспоминать те самые пытки, что пришлось пережить какое-то время назад.

* * *

Время шло довольно медленно. Иногда его тоску и отчаяние пытались размыть какие-то звуки за дверью, проносившиеся легким и загадочным эхом по, кажется, длинному коридору. Порой это были звуки, напоминавшие захлопывания дверей, заканчивающиеся