«Теория заговора». Историко-философский очерк - М. Хлебников

Вызывает большой интерес конспирологическая позиция В. В. Розанова, который, как известно, проявлял повышенное внимание к различным «тёмным сторонам» жизни: от сексуальных вопросов до деятельности различного рода эзотерических, религиозных тайных обществ. В развёрнутом виде эти проблемы рассматривались в контексте волновавшего философа «еврейского вопроса»: роли евреев в жизни русского общества, их влияния на культуру и политику. На протяжении долгого времени в мировоззрении Розанова равно присутствуют диаметрально противоположные подходы к еврейской проблематике: от жёсткой критики еврейского этноса до заявлений, которые можно отнести к юдофильским. Подобная неоднозначность является общей характерной чертой для его стиля мышления, что можно проследить в ряде иных вопросов (отношение к христианству, монархии, системе образования). Сведение вопроса к большей содержательной определённости становится возможным в контекстуальном анализе «еврейского вопроса» и «теории заговора».

«Конспирологизация» «еврейского вопроса» у Розанова становится следствием «дела Бейлиса» — судебного процесса по обвинению иудея М. Бейлиса в ритуальном убийстве киевского подростка А. Ющинского. Философ отстаивает версию о существовании в иудаизме тайной секты, практикующей использование крови христианских детей в своих ритуалах. В сборнике статей «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови» развивается мысль об изначальной конспирологической природе еврейского этноса, проявляющейся даже в особенностях еврейской письменности: «Тайнопись иудейская имеет под собой иудейское тайномыслие. Вот разгадка, -алфавита, письменности, всего: с самого начала, с самого появления на земле, иудеи пришли уже с тайной мыслью. Ничего подобного ни с одним народом!»{411} Не случайным представляется характер ранений, нанесённых А Ющинскому, расположение которых соответствует каббалическим «магическим буквенным формулам», имеющим следующее содержание: «человек был убит ударами в голову и грудь, как жертвенный телец Иеговы»{412}, Розанов приходит к заключению, что закрытость евреев как этноса, стремление к сохранению максимальной дистанции с другими народами является следствием бытования кровавого изуверского обряда. Это подтверждается и герметичностью иудаизма, созданием искусственных трудностей для исследователей иудейских сакральных текстов.

В ходе судебного процесса конспирологические настроения Розанова получают дополнительное подтверждение — в широкой кампании, развёрнутой либеральными кругами в защиту Бейлиса. У философа складывается убеждение, что сама кампания — с её хорошо продуманной стратегией, значительными финансовыми вливаниями, широким использованием средств массовой информации — и есть непосредственное доказательство «еврейского заговора». Активность либеральной прессы и «прогрессивных общественных деятелей», внешне не связанных с еврейской диаспорой, подтверждает реальность не только «кровавого навета», но и неформальной власти евреев: «Они пощупали русских на тельце Ющинского, как стекло испытывается на алмаз. Святые страдания Андрюши — что-то единственное в истории и в мире по глубине ужаса и мрака. И вот евреи “попробовали” на этих страданиях сердце Кондрушкина и Пешехонова. Сердце не задрожало»{413}. Именно эта неотзывчивость на страдания ребёнка, которые должны были объединить этнос, свидетельствует о степени разложения, в первую очередь, русской интеллигенции, потерявшей всякое ощущение национальной идентичности.

Но стремление к разоблачению преступной сущности иудаизма получает у философа достаточно неожиданное продолжение. Эффективным средством освобождения от «еврейского ига» в конечном счёте становится игнорирование «еврейского вопроса», вынесение его за рамки русского национального сознания: «Борьба с еврейством для успеха не должна быть концентрируема. Всё “густое” — не успешно, п. ч. некрасиво, в литературе, в жизни, обществе <…> Вы можете успеть против еврея только тогда, когда еврей не замечает, что вы с ним боритесь. Но боритесь с ним внутренно непрестанно и неустанно. Лучше же: выкиньте его из мысли, не думайте о нём»{414}. Исходя из этого, «теория заговора» представляется громоздким и бесполезным инструментарием, который не решает проблему, но лишь внешне её обозначает.

Как известно, подъём монархистского движения после событий 1905 г. привёл к возникновению нескольких крупных и авторитетных организаций, отстаивающих и пропагандирующих консервативно-монархические взгляды. Представляет большой интерес степень представленности конспирологической проблематики в идеологических и политических установках правых объединений. Среди монархистских организаций особое место занимает «Русское Собрание», которое хотя и возникло в 1900-1901 гг., то есть до событий русской революции 1905-1907 гг., но идеологически и фактически оформляется именно как реакция на всплеск либеральных и революционных идей. Несмотря на свою относительную малочисленность, «Русское Собрание» неофициально занимало центральное положение в монархическом консервативном движении. Это объясняется наличием среди её членов представителей первого ряда русской науки и культуры того времени. Присутствие К. Я. Грота, Н. П. Лихачева, Н. П. Кондакова, Ю. А. Кулаковского, А. И. Соболевского позволяло «Русскому Собранию» позиционировать себя в качестве «мозгового центра» отечественного националистического движения.

Осознавая элитарный характер своего объединения, члены «Русского Собрания» ставили задачей разработку концептуальных установок для монархистски ориентированных политический партий. С этой целью устраивались публичные лекции и дискуссии по наиболее важным вопросам как актуального социально-политического характера, так и более широкого культурно-просветительского спектра. К примеру, темами обсуждений в 1904 г. становятся следующие доклады: «Ф. И. Тютчев и его поэзия», «Взгляды А. С. Хомякова на призвание России», «О литературной деятельности К. П. Победоносцева», «О событиях на Дальнем Востоке», «О военно-морских планах Японии»{415}. Показательно, что участниками мероприятий становились не только действующие члены «Русского Собрания», но и представители близких по духу политических и культурных организаций. Это в свою очередь ещё раз подтверждает эвристическое значение «Русского Собрания» как некоего экспериментального объединения.

Не избегает «Русское Собрание» и обсуждения конспирологической проблематики. Так, в 1909 г. депутат Государственной Думы Г. А. Шечков представил доклад «Масонство в Государственной думе». Содержание доклада объяснялось возможным наличием среди депутатов тайных масонов. В этой связи назывались имена В. А. Маклакова, А. И. Шингарева, Н. В. Некрасова, А. М. Колюбакина и ряда других лиц. Высказывались опасения, что Государственная дума может со временем превратиться в масонскую ложу. Сам Шечков, занимавший высокое положение в другой известной монархической организации — «Русском Народном Союзе им. Михаила Архангела», оценивал масонство отрицательно. Но отрицательная оценка диктовалась не столько признанием опасности, исходящей от масонства как «тайного общества», сколько неприятием идеологическим, восходящим к оценке масонства, сложившейся ещё в XVIII столетии. Может ли примириться «совесть и разум большинства искренних слуг правды и порядка с тем, что масоны, воспрещённые Высочайшим указом, оказываются в силе вводить свои идеи и символы в учреждении, призванном стоять на страже законности?»{416} Отметим, что для докладчика угроза масонства заключается не в потенциальном существовании «масонского заговора», но в подрывной деятельности, разлагающей самодержавную монархию. Таким образом, масонство теряет свою конкретно-историческую наполненность, обращение к которой и формирует конспирологическую парадигму, становясь фактором идеологическим.

Активное распространение получает идея о союзе двух врагов православия и российской государственности: масонства и евреев. Присутствие последних в определённой степени объясняется социокультурным откликом на события первой русской революции, активное участие в которой принимали представители еврейского этноса, не утратившие своих национальных, легко идентифицируемых черт и поэтому выделявшиеся в революционной массе. В итоге возникает такое широко распространившееся понятие, как «жидомасонство». Но следует отметить, что данное понятие возникает не стихийно, а является продуктом авторского конструирования, с прослеживаемой исследовательской рефлексией. Так, предпринимались попытки исторического обоснования подобного сближения: «Создатели современного масонства — как видно из изложенного — Англия и Евреи — две нации, которые будто бы даже находятся в кровном родстве между собой (англичане, будто бы, потомки израильтян, уведённых в плен Сарданапалом)»{417}. Эвристичность понятия «жидомасонство» заключается в заложенных в нём методологических возможностях и вариациях, как следующих из объективного развития «теории заговора», так и относящихся к конкретным условиям российской действительности. Для большинства крайне правых авторов и изданий обозначенные два элемента образуют некоторое «диалектическое единство»: если роль масонства заключается в основном в идеологической борьбе с существующим порядком, то евреи олицетворяют активное начало в подрывной борьбе против устоев общества.