«Теория заговора». Историко-философский очерк - М. Хлебников

Ситуация коренным образом изменяется в начале восемнадцатого века, когда на арену европейской истории приходит нежданный и незваный герой — Пётр I. Маркс признаёт гениальность личности первого русского императора, сумевшего не только преобразовать собственное государство, но и внести существенные коррективы в привычные европейские геополитические раскладки. И всё же подлинный гений Петра, по мысли автора, следует видеть в том, как он сумел применить накопленный богатый конспирологический опыт русской политики в самом сердце цивилизации — Западной Европе. «Пётр Великий действительно является творцом современной русской политики. Но он стал её творцом только потому, что лишил старый московитский метод захватов его чисто местного характера, отбросил всё случайно примешавшееся к нему, вывел из него общее правило, стал преследовать более широкие цели и стремиться к неограниченной власти, вместо того чтобы устранять только известные ограничения этой власти. Он превратил Московию в современную Россию тем, что придал её системе всеобщий характер»{392}. И западный мир оказался бессильным перед отточенной конспирологической методикой своего восточного соседа. Изощрённая западная дипломатия сдалась перед «системой всеобщего характера». Английская внешняя политика, известная всему миру своим прагматизмом и умением отстаивать собственные интересы, превращается в последовательного проводника интересов России. Падение Швеции стало возможным лишь при молчаливом согласии английской правящей элиты, заражённой непонятным «русофильством». Но природа этого феномена проясняется, если мы вспомним историю Золотой Орды, уничтоженной своим «покорным данником». Европа, раздираемая эгоистическими, частными интересами, рискует повторить судьбу своего азиатского предшественника.

Заметим, насколько сложная перед нами концепция, завязанная на одном только историческом персонаже — Петре I. Она разнесена во времени, её создатели, толкователи и сторонники представляли разные социально-политические, религиозные страты и зачастую, помимо консенсусного принятия «теории заговора», не имели ничего общего. В 1836 году во Франции выходит новая редакция «Завещания…», подготовленная Ф. Гайярде и включённая им в состав «Записок кавалера д'Эона, напечатанных в первый раз по его бумагам, сообщённым его родственниками, и по достоверным документам, хранящимся в Архиве иностранных дел». Гайярде утверждал, что известный авантюрист XVIII века кавалер д'Эон, благодаря своей дружбе с императрицей Елизаветой, сумел получить доступ к секретным русским архивам и выкрасть оттуда текст «Завещания…» В 1757 году он вывозит документ «огромной важности» во Францию, где он на долгие десятилетия оседает в частной библиотеке. В отличие от варианта Лезюра, издание Гайярде содержало формальные признаки документа — вступление, обозначение авторства, пункты «завещания». Правда, удивительные метаморфозы происходят с содержанием самого «документа». В новом изводе делается упор на обоснование особых отношений с Англией, так как она обладает рядом важных для России качеств: «Преимущественно добиваться союза с Англией в видах торговли, ибо это именно та держава, которая для своего флота наиболее нуждается в нас и которая может быть наиболее полезною для нашего флота. Обменивать наш лес и другие произведения на её золото и установить между её и нашими торговцами и моряками постоянные сношения, которые приучат нас к торговле и мореплаванию»{393}. Но радение о росте торговых связей в перспективе выхода России к границам Индии и Персидского залива оборачивается совсем иным. В новых условиях конфликт между Россией и Англией представляется русскому императору неизбежным. И первым делом в сложившейся ситуации следует отказаться от торговли с Англией, что неизбежно отразится на внутреннем состоянии английской монархии.

Примечательно, что в «Разоблачениях…» Маркс фактически дублирует свежий вариант «Завещания…», в подробностях разбирая экономические отношения между двумя странами. Используя богатый статистический материал, Маркс доказывает, что торговые отношения приобретают дисбалансированные очертания, свидетельствующие о постепенном подчинении Англии российскому экономическому диктату: «Если, таким образом, с присоединением шведских областей к России британский рынок для русского сырья расширился, то, с другой стороны, русский рынок для британских промышленных товаров сократился, в период господства теории торгового баланса такая особенность вряд ли могла говорить в пользу этой торговли»{394}. Следует «порадоваться» за Петровский гений, предвидевший такие мельчайшие детали будущего. Вариант «Завещания…», предложенный Гайярде, становится основой для множества републикаций. Впрочем, каждый последующий публикатор стремился оставить свой след в истории «судьбоносного для Европы документа», прибавляя или опуская некоторые частные моменты. Так, польский историк Л. Ходзко обнаруживает психологический элемент в истории текста. Его первый вариант был составлен Петром уже в 1709 году, после триумфальной полтавской виктории, а потом дорабатывался до самой смерти императора. Видимо, победа над Карлом XII послужила мощным стимулом, показав принципиальную достижимость для Петра практически любых целей. Естественно, что большое количество публикаций неизбежно привело к возникновению внутренних противоречий. Например, французский военный историк Корреар относит начало работы над «документом» к 1710 году, а последняя петровская редакция датируется 1722 годом, в период после заключения Ништадского мира. Окончательное же оформление «Завещания…» французский исследователь «поручает» А. И. Остерману и помечает 1730 годом. Впрочем, такие мелочи не влияли на общую оценку «документа», в истинности которого никто серьёзно не сомневался.

Далее, уже в 1860 г. «Завещание Петра» вновь привлекает к себе внимание — в свете польских событий. В определённых кругах оно становится основанием для обсуждения действий европейских стран против России. 70-е годы XIX в. добавляют новый штрих к «исследованиям» «Завещания…». Аббат М. Гома в книге «Завещание Петра Великого, или Ключ к будущему» разоблачает коварные замыслы русского императора, но уже в отношении, как ни странно, Японии, призывая католиков всего мира, в свете столь удручающих перспектив, к крестовому походу против России[19]. Особо следует подчеркнуть, что как само качество изготовления «Завещания…», его содержание, так и период его актуализации указывают на явные признаки подделки. Несмотря на это, как мы видим, подобный идеологический продукт находит свою достаточно широкую и многообразную аудиторию. Поэтому нельзя не согласиться со словами В. П. Козлова о роли и значении «Завещания»: «Оно формировало в общественном мнении “образ врага” — России. Монархическая Европа должна была поразиться коварством русской монархии, которая во имя достижения мирового господства разрабатывала далеко идущие планы. Для прогрессивной общественности Европы “Завещание” представлялось очередным доказательством имперских устремлений России»{395}. Уже исходя из этого, объяснение конспирологического мышления отсутствием «легитимного политического пространства» представляется нам не совсем верным.

ГЛАВА 6.

Особенности бытования «теории заговора» в отечественном социокультурном пространстве в начале XX века

Обратимся вновь к подъёму конспирологических настроений в России начала XX века. Означает ли этот подъём формирование собственно «конспирологического мышления»? На наш взгляд, это не совсем верно. Природа реактивности подразумевает достаточно локальное поле взаимодействия, в жёстких границах причинно-следственных связей. В качестве примера приведём отрывок из дневника М. Кузмина, отражающий не только эстетические искания русского поэта, но и дающий представление о социальных реалиях тех лет. «Я говорю сам для себя и называю всё своими именами; жиды и жидовствующие нахалы, изменники и подлецы губят Россию; они её не погубят, но до полнейшей нищеты и позора могут довести… Что им Россия, русская культура, богатство? Власть, возможность изблёвывать своё лакейство, поганое краснобайство, дикая пляска осатанелых жидов»{396}. При всей экспрессивности цитируемого отрывка, оценка поэтом ситуации лишена апокалипсической окраски, свойственной конспирологическому мышлению. Энтропийные процессы в социальной действительности первой русской революции, при всей их мощи, имеют естественное ограничение: «они её не погубят, но до полной нищеты и позора довести могут». Также заметим, что характеристика агентов «теории заговора», даже учитывая отсылку к их «осатанелости», сопровождается уничижительными инвективами: «лакейство», «краснобайство» и т. д. При этом иерархия социально закреплённых ценностей хотя и подвергается весьма существенной деформации, но всё же сохраняется в качестве единственно возможной для социального большинства.