Человек со шрамом - Виктор Аннинский

— Еще неизвестно, как повернулось бы дело, — с сомнением заметил капитан, — если бы наш карабарский ишак не словил шальную пулю. Как ни крути, а мы сильно обязаны шуваловским боевикам…

— Обязаны, Хопер, — невозмутимо согласился Мельников, — и крупно.

— Думаешь, что полковник Маркин сумел бы отмазаться, если бы мы передали добытые улики? Например — в Краевое управление или в прокуратуру?

— Трудно сказать… — задумчиво ответил подполковник. — Расклад сложный… Однако считаю, что действовать легально — то есть передать собранные улики — вариант сомнительный. У Маркина были хорошие отношения с начальником Краевого Управления ФСБ и с Прокуратурой военного округа… Не забывай, Хопер, что полковник Маркин нес основную ответственность за организацию нелегальных операций с оружием. И потому сложно просчитать, как повел бы себя генерал, тем более, если тут крутятся большие деньги.

Старый товарищ молчал, на его лице были заметны сомнения. Мельников сделал глоток коньяка и продолжил: — О городских властях можно и не говорить: с прокурором он постоянно перекидывался в преферанс, а с мэром ездил на охоту. Поэтому и с этой стороны наша инициатива поддержки бы не нашла.

— Это почему же? Ведь он оказался причастным к убийству чекистов… Мы смогли бы это доказать.

— Мэру и его команде до этого дела нет — их это мало занимает.

— Почему?

— Полковник Маркин был их человеком. Он был их ставленником и, похоже, они давно прикрывали его, а он — их. Во всяком случае, Сухарев оказывал ему всемерную поддержку, где чисто административная составляющая была далеко не самой затратной «статьей расходов».

Капитан Хопров озадаченно почесал свою макушку.

Мельников в своих предположениях был недалек от истины: если бы он пошел на такой рискованный и фактически самоубийственный шаг, то и в этом случае ничего бы не добился. Однако давать реальную оценку не считал нужным, и потому представлял дело не столь мрачно и безнадежно.

— Видишь ли, Хопер… Допустим, мы передали бы собранные улики, допустим даже, что возбудят уголовное дело… А что дальше?

— Посадили бы его, шеф — вот что дальше. Я так думаю, лет десять получил бы, это в лучшем случае.

— А я так не думаю, — Мельников покачал головой. — Дело могли бы прикрыть и спустить на тормозах. Такой исход весьма вероятен… А вот о нас самих Маркин бы не забыл. И, сам понимаешь, начальник Управления нашел бы способ, как заставить нас замолчать. Замолчать навсегда… В таких раскладах, Хопер, ничьей не бывает.

— Если бы он оказался под следствием, как бы он разбирался с нашей командой?

— Не обольщайся… Здесь много вариантов, но все они для нас опасны. Само следствие может надолго затянуться или, наоборот, быстро его оправдать. Это раз. Не забывай также, что мы не можем его прямо обвинить в убийстве чекистов, а только — в организации такого убийства, что не одно и тоже. Однако все собранные нами улики подтверждают его вину только косвенно. Это два. У нас нет ни прямых улик, ни показаний свидетелей, ни тем более — исполнителей преступления. И если мы даже сможем вычислить хотя бы одного его подельника, то на его признательные показания рассчитывать тоже не приходится — он будет молчать. В противном случае его ждет возмездие со стороны остальных участников преступления. Но это в теории. На практике же вычислить его пособников пока не удалось. Это три и четыре…

Капитан Хопров внимательно слушал, его лицо становилось всё более озабоченным.

— Но есть еще и пять, и шесть, и семь… Например, полковник Маркин мог реализовать свои связи, и на время следствия сохранить за собой не только свободу, но и кресло начальника Управления. И, следовательно — все легальные и нелегальные возможности разобраться с возмутителями спокойствия — то есть с нашей командой. А таких возможностей у начальника Управления более чем достаточно. Как тебе такой вариант?

Хопров только дернул головой и невнятно выругался.

— Или вот еще: все его подельники не только на свободе, но и занимают исключительно удобную позицию. Мы с ними сталкиваемся каждый день: на планерках, совещаниях или просто в коридорах… Но кто они такие — не знаем. Следовательно, мы не знаем, от кого нам ждать выстрела из — за угла либо какой — то другой подлости с таким же исходом.

— Тогда на кой черт мы занимались расследованием, если трогать этого ишака — себе дороже? — зло спросил капитан и в недоумении уставился на Мельникова.

— О своих врагах нужно знать как можно больше. Это общее правило разведки, — уклонился от прямого ответа подполковник. — К тому же все кончилось для нас очень удачно.

— Повезло, — согласился Хопров, — схлопотал он шальную пулю…

— Да, — не стал его разубеждать Мельников, — повезло. Теперь Маркин для нас неопасен. И начинать сомнительную канитель с привлечением его к суду тоже не нужно. Ухайдокали его шуваловские головорезы — пусть теперь его подельники с «Легионом» и разбираются. А мы не при делах… — едва заметно ухмыльнулся подполковник.

Вскоре капитан Хопров ушел. Хозяин же кабинета еще долго предавался размышлениям и воспоминаниям.

К мертвым Мельников относился сдержанно и невозмутимо: он их не боялся, не опасался и не испытывал перед ними суеверного страха. Вспоминал о них редко и неохотно. Но Маркин, пока был жив, создал ему столько проблем, что обойти его своим вниманием подполковник не мог.

Он сделал глоток коньяка и невесело усмехнулся: «Опасаться нужно живых, а не мертвых. А покойники — они потому так и называются, что окончательно успокоились и уже никакого вреда живым причинить не могут. Во всяком случае — большого, — суеверно поправился Мельников. — Спи спокойно, Маркин — больше я тебя доставать не буду. Но надеюсь на взаимность: чтоб и ты меня не доставал с того света и не являлся в виде призрака или еще какой — нибудь чертовщины. В мистику я не верю, но всё же… Ну, а мы здесь еще немного пошустрим, в силу своих способностей и возможностей».

С покойниками всё было в порядке, хуже обстояли дела с живыми. Понаехало начальства, членов разных комиссий, и закрутилась бумажная круговерть: рапорты, объяснительные, сопроводительные, справки, прошения, приказы, протоколы… А также разносы, вправление мозгов, вставление пистонов, клизм и прочего «специнвентаря» на начальственном ковре под общим лозунгом: «Я тебя научу Родину любить!» А там еще планерки, совещания, собрания… По большей части, все такие мероприятия начинались с душевного приветствия начальства, которое уже стало привычным: «Растуды вашу мать!..» Встречались, конечно, и более интеллигентные варианты этой крылатой фразы, но смысл был тем же.

«Интересно, что они собираются делать со всеми своими бумагами? — размышлял Мельников над другой не менее любопытной и актуальной темой. — Прямо как советские пионеры в эпоху застоя: собирают бумажки и в стопочки связывают… Но пионеры — то, понятно, сдавали все это добро в макулатуру по двадцать копеек за кило. А эти что будут делать со своими «материалами»? Такое впечатление, что интересует их не качество, а количество, как будто и сдавать их они собираются тоже по весу. Даже поговорку придумали: «Чем больше бумаг — тем чище задница!» Набрала комиссия пять кило бумаг — значит, хорошо потрудилась. А если только три — то извиняйте! Чем это вы там занимались? Водку, поди, пьянствовали да баб щупали?!»

Мельников повторил ритуал с коньяком и подумал с раздражением: «Достали вы со своими комиссиями… Знаю я эти игры — ученый. Однажды попал под раздачу — долго потом в капитанах ходил. Пока чужой грех не сняли за удачную операцию в Лейпциге. Думаете, не знаю, как вас генерал напутствовал перед дорогой? Знаю: «Немедленно найти виновных!» Или крайних — это уж как получится. С виновными вам не светит, взялись за крайних. Ничего другого вам не остается: иначе сами крайними станете».

Подполковник усмехнулся: «Так что не надо ездить по ушам: «Члены комиссии − опытные люди, они во всем разберутся…» Конечно, разберутся! Тем более, что один «виновный» уже есть… А вообще, назвали их правильно: члены и есть. Всё по ранжиру: одни большие, а другие — поменьше, в соответствии с должностью или званием. Очень удачное название! К ним обращаются: «Уважаемые члены… комиссии…», а те надувают щеки от важности. Маркин тоже любил председательствовать в комиссиях и прочих представительных сборищах − член был еще тот».

Мельников вспомнил, как когда — то в школе, на уроке алгебры, молодая учительница объявила тему урока: «Одночлены и многочлены». То — то было смеху, минут пятнадцать не могли успокоиться! Бедную училку в краску вогнали. Ну, одночлен это еще куда ни шло, хотя тоже смешно. Но многочлен?! Это уже ни в какие ворота не лезло! И посыпались шуточки: «Эй, Мишка — многочлен! Много — это сколько? Больше трех? Штаны — то не жмут?!» Пришлось директору класс успокаивать. А только он чуть отвернется, кто — нибудь глядь на доску — а там тема урока написана… И стоит одному оболтусу хрюкнуть в чернильницу — тут же цепная реакция по всему классу: снова пырсканье и смех! Но директор был поумнее той училки: взял и стер надпись. Посмеялись и хватит, пора с иксами разбираться…»