Столп. Артамон Матвеев - Владислав Бахревский

Царевны стали подходить к корыту, брали стерлядей, с помощью слуг прикалывали к жабрам жемчужинки и пускали в пруд. Царевич Иван тоже получил стерлядь. Прижал к груди, дотащил до первой ступени. Ему говорили «пускай», а он держал. Вдруг рыба хватила своего мучителя хвостом по носу, освободилась и уплыла. Царевич моргал глазами, не мог сообразить, расплакаться ли ему или засмеяться. Все засмеялись, и он засмеялся.

К отцу подошёл Фёдор. Алексей Михайлович нагнулся, поцеловал отрока в обе щеки.

   — Какие звоны-то у тебя душевные!

   — В государя Фёдора Ивановича, в прадедушку, — польстил Артамон Сергеевич. — Говорят, знатно звонил.

Фёдор поднял на Матвеева глаза, посмотрел долго.

   — А ещё говорят: прадедушка был блаженненьким.

Артамон Сергеевич поклонился отроку:

   — Я про звоны, ваше высочество.

   — Батюшка, — обратился Фёдор к отцу. — Дозволь пойти к меньшому дядьке, к Ивану Богдановичу. Он сказывал: князь Фёдор Фёдорович пушку из Оружейной палаты для стольников моих привёз. Поеду, погляжу.

   — Стрелять-то где будете?

   — В Серебряном бору, через речку. Поставим потешный город, и по городу.

   — Сегодня не успеешь.

   — Сегодня прикажу, завтра — построят. Послезавтра будем тешиться.

   — Быстрый ты у меня! — улыбнулся Алексей Михайлович. — С Богом!

Матвеев вдруг вспомнил о Керкириной записочке в поясе, но бить челом о помиловании разинца было, пожалуй, неуместно.

Уехал от царя Артамон Сергеевич часа через три, в сумерки.

Уже в Москве карету обступили нищие. Орали, тыркали кулаками в дверцы.

   — Гони! — заорал на кучера Артамон Сергеевич.

Кучер стегнул лошадей, лошади рванулись. Кого-то сшибло... Артамон Сергеевич устыдился, велел вернуться. Вышел из кареты.

   — Простите меня! — сказал нищим, обступившим ушибленного оглоблей товарища. — Вот вам, помолитесь о здравии Натальи, Артамона, Андрея да Авдотьи.

Кинул ефимок.

Ужинал поздно.

Авдотья Григорьевна рассказывала дворцовые новости. Один карла сунул голову в железную решётку, а назад — никак. Тут великая государыня Наталья Кирилловна взялась белыми ручками за железные пруты да и разогнула.

   — Значит, и Пётр вырастет богатырём! — обрадовался Артамон Сергеевич. — Мария Ильинична девок нарожала — все кровь с молоком, а царевичи здоровьем никудышные.

И вспомнил долгий взгляд Фёдора.

   — А ведь не любит он меня.

   — Кто? — не поняла Авдотья Григорьевна.

   — Фёдор. Нужно ему подарком угодить.

После ужина сел обычно почитать книгу, «Титулярник» Спафариев, и прикорнул. Вздрогнул, отёр слюнку с бороды, улыбнулся.

   — День был долгим.

Лёг спать и увидел перед собою щуку, в серёжках. Хотел проснуться: рыбу вроде бы видеть к болезни, а вместо щуки — царевна Софья.

«Почему Софья?» — озадачился во сне Артамон Сергеевич и больше уж ничего не видел.

5

У боярыни Морозовой, у инокини тайной, объявился среди стражей сострадалец, стрелецкий полковник Калина Иванович. Однажды полковник шепнул боярыне:

— Подруга твоя, Мария Герасимовна, в тюрьме Стрелецкого приказа сидела, а теперь у крутицкого митрополита Павла в подвалах.

   — Давно ли?! — ахнула боярыня.

   — С весны. В апреле привезли. Священники силой персты ей в щепоть складывали, силой крестили. А она им своё: «Несть сё крестовое знамение, но печать антихристова».

   — Слава Богу, устыдила.

   — Какое там устыдила! Смеялись: «Двумя перстами, какие ты слагаешь, показуя крест свой, младенцы калом себя мажут!» Вот как ответствовали.

   — Господи! Господи! Стыдно мне за батюшек.

Поклонился боярыне доброхот её:

   — Чем облегчить участь твою, госпожа?

   — Нижайше молю тебя! Живёт в моих сёлах весьма престарелый священник. Жаль старости его. Приведи ко мне. Я хоть и сама ныне убога, но всё богаче его. Дам ему, что имею, на пропитание.

   — А где же сыскать батьку? — удивился просьбе полковник. — Будешь рыскать из села в село, самого схватят.

   — В доме моём спроси, у управляющего имениями Ивана. Он укажет.

Двух дней не минуло — явился в палату, где заточена была Федосья Прокопьевна, игумен Льговского монастыря старец Иов.

Пала перед ним на колени боярыня-инокиня в радостном изнеможении. Стал рядом с нею игумен, поклонились иконам, помолились.

И преподал Иов Феодоре Святые Дары — Кровь и Тело Христово.

   — Будто воз с горба скинула! — светилось лицо у Феодоры.

А княгиню Урусову — страдалицу Евдокию — монахини что ни день влачили в храм Господень. По-прежнему ездили сановитые жёны смотреть на упрямицу, ужасаться друг перед дружкой неистовством.

Не раз, не два под окном княгини стаивал Михаил Алексеевич Ртищев. Смириться уже не просил, плакал: «Чего ради губишь себя?»

Вдруг приехал в радости, окликнул:

   — Княгиня, слышишь?!

   — Слышу, — отозвалась Евдокия.

   — Был я нынче у святейшего Питирима, сказывал ему о тебе, о Феодосье Прокопьевне. Святейший ничего не знал о вашей беде. Он ведь новгородский... Обещал своё святительское заступничество перед царём. Господь послал нам кроткого архипастыря. На старообрядцев нынче запрещено гонительство. Слышишь?

   — Слышу. Оттого и запрещено, что гарей испугались.

   — Не пыжься, Бога ради! Плохо ли, если имеющий власть людей бережёт! Хорошему-то хоть не перечь! — горестно воскликнул Михаил Алексеевич и, прощаясь, подбодрил: — Молись Богу, да сменит великий государь гнев на милость... Сидишь тут кукушкой, а дома детишки твои болеют.

Ртищев ушёл, а под окно пожаловала Елена, служившая Федосье Прокопьевне. Благословение сестрино передала.

   — Жди меня! — шепнула Евдокия посланнице.

В тот день для надзора за строптивицей была прислана княгиня Черкасская.

   — Голубушка, государыня! — взмолилась Евдокия. — Отпусти меня домой на малое время, детишек болящих поцеловать. Их утешу и сама утешусь... Игуменья в гостях, старицы днём спят... Накину на себя покрывало — никто меня не узнает.

Задумалась Черкасская.

   — Будь по-твоему. За доброе дело в пекло меня не посадят. Но чтоб мне быть в тебе уверенной, оставь свой образок Богородицы. Пусть будет тебе и мне помощницей, возвратит тебя незримо для недругов.

Нет, не домой поспешила княгиня Евдокия! Из своего затвора кинулась в затвор Феодоры. Вела её бесстрашная Елена.

На Арбате нежданно пристал к ним некий человечишка.

   — Батьки мои! Никак княгиня Урусова! Сбежала, что ли?

   — Не позорь, дурак, честную мужнюю жену! — пошла на озорника грозою княгиня. — Вот крикну стражу!

Струсил, отстал.

Пришли женщины к бывшему Печерскому подворью, где у Тайного приказа тайная тюрьма. Поглядела Елена на княгиню, прикинула:

   — Анна Аммосова на тебя фигурой весьма похожа! Жди Анну в часовеньке.

Какими же долгими бывают минуточки!

Наконец Анна появилась. Поменялись покрывалами, и пошла Евдокия мимо стрельцов ни жива ни мертва. Да Богородица, знать, хранила — не остановили.

Словно было два света в Божьем мире, а стал один. Пропели сёстры «Отче наш». Сели глаза в глаза и душа в душу.

Рассказала Евдокия о разговоре старца Ртищева с патриархом Питиримом.

   — Ох!— покачала головой Феодора. — Ох! Все они, нынешние святители — слуги гонителя нашего. Мне про Питирима много чего сказывали. Он разорил, развеял Курженскую пустынь. У Повенца. А церковь Курженскую так даже сжёг... Лютые люди! Михалыч, тишайший-растишайший — Навуходоносору уподобился. Его щепоть — тот же идол! В Казани за двуеперстие тридцать человек сожгли, во Владимире — шестерых. Соловецкого старца Иону на пять частей рассекли. Про другие места не знаю, может, где и похуже дела творятся.

   — Кто тебе такие страсти наговорил?

   — Митрополит Рязанский, владыка Илларион.

   — Стращал... Меня тоже все стращают. Иван Глебович-то, сынок, бывает у тебя?

   — Ох! — Федосья Прокопьевна даже за сердце взялась. — Отшатнулся... Для него, для горюшка мово — царь страшнее Бога...

   — Прости, голубица! Родня из головы не идёт... Обо всех передумаешь. У меня в дому, Михаил Алексеевич говорил, детишки расхворались. Дозволь ещё спросить: от батюшки Аввакума вестей не приходило?

   — Нет. Была у меня одна страдалица, милостыню да молитву нашу через неё отправила... Больно далеко Пустозерск.

   — От нас далеко, а к Соловкам близко. Я слышала: царь нового начальника над войском поставил. Святую обитель осаждает нынче стрелецкий голова Климентий Ивлев. Войска чуть ли не с тыщу послано.

   — Господь Бог не попустит, и тыща ни с чем на зимние квартиры воротится. Что крепость?! Что камень?! Сила человека в Божьей правде. Ты сие не забывай.