'Москва' над Берлином - Борис Николаевич Масленников

пулемета УБТ прошла через чехол уложенного в нее парашюта, закрепленного на теле стрелка его подвесной системой, ударила этого стрелка по… «ключу» от женского сердца и ушла. А все это старшина-сверхсрочник со знанием дела демонстрирует, мол, смотрите, убеждайтесь… А что касается точек-дырочек на куполе парашюта, так это наверняка от искр горящего самолета, в их зону, очевидно, попал Валитов перед приземлением…　

В общем, подтвердилось: Буссель нас сбил… Все встало на свои места.　

Тогда, видя, что я логично, так сказать, даю анализ этого трагического события, майор Калиниченко говорит таким елейным голосом:　

— Слушай, Сальников. Дело вот в чем. Мы отправили уже боевое донесение по команде. Посчитали, по докладу экипажа Талалаева, что ваш самолет — боевая потеря. О вас же три дня ничего не было слышно. И там — в дивизии и выше — считают, что это боевая потеря. Сейчас выясняется: это не боевая потеря, ваш самолет сбил экипаж Талалаева. Значит, этот экипаж пойдет под трибунал. Что получится? Полк потерял ваш самолет. Погиб ваш командир, тяжело ранен стрелок. И мы потеряем еще один экипаж — экипаж Талалаева. Кому это нужно?　

— Никому, — отвечаю, — не нужно.　

— Так что тогда?.. Оставим все, как в донесении?　

— Конечно, — соглашаюсь, — товарищ майор, пусть будет все, как в донесении — боевая потеря.　

— Добро… Можешь быть свободным.

С легким сердцем — как же: от верного штрафбата избавлены и Буссель, и Талалаев, — не знаю, разговаривали Дорохов и Калиниченко с Демаревым или нет, — выхожу я из штаба, а тут уже пять или шесть дружков меня дожидаются, машина… Погрузились мы в эту автомашину, прихватили с собой обмененный на мой разлохмаченный парашют самогон и подались в летную столовую. Ну и получилось так, что к вечеру добрая половина личного состава полка оказалась в состоянии некоторого алкогольного «самоопределения», что ли: и тризну по Семену справили, и наше возвращение отметили. Начальство, конечно же, обо всем этом узнало. А кто виноват, кто зачинщик? Сальников виноват, он зачинщик. И на другой день от того же Калиниченко следует величайшая мне оттяжка. Но — и только.

Штрафной батальон

В конце осени 1943 года полк перебазировался в район небольшого калужского городка Мосальска, на аэродром вблизи села Васильевки.　

Нам предстояло осуществлять авиационную поддержку наших наступающих войск в Приднепровье.　

И вот здесь произошла неприятная для меня история.　

…Как-то ранним утром, вернее, среди ночи — часа этак в три, врывается в нашу хату, где стрелки-радисты и стрелки воздушные нашей эскадрильи размещались, адъютант эскадрильи старший лейтенант Осипов, из новеньких в полку:　

— Подъем!.. Тревога!.. Подъем!..　

— Что такое?.. — стали мы просыпаться.　

— Подъем!.. Всем на выход!.. Боевой вылет!.. Подъем!..　

Ну мы, так сказать, опытные волки уже, начали одеваться, как и положено, по-быстрому… А мне в экипаж назначили молодого — лет семнадцать-восемнадцать, мальчишечка, ребенок еще — воздушного стрелка. И вот он никак проснуться не может. Ну, не может — и все… Стоит и спит. Одевается и спит…　

А этот, значит, Осипов, ходит по хате и орет на стрелка моего:　

— Быстрее! Чего ты там копаешься?! Быстрее!..　

И разные оскорбительные слова в его адрес выкрикивает. Я слушал его, слушал, а потом и говорю:　

— Слушай, старшой… Ты нам надоел. Ну чего ты орешь? Мы ж в бой собираемся и соберемся. Все будет в порядке. Не нервируй нас, не дергай, уходи…　

— Как вы со мной разговариваете?! — взбеленился тот. — Встать по команде «Смирно!».　

— Знаешь что?! — забрало меня. — Убирайся отсюда, пока я тебе не врезал по роже!..　

— Вы что?! — взревел Осипов. И вроде на меня наступает… И тут я сорвался… Врезал ему разок левой по личности…　

А я — левша…　

Он — за пистолет. Я — тоже за пистолет… Мужики бросились к нам, разняли… Вытолкали его из хаты…　

Друзья на меня накинулись. Боря Свердлов — особенно:　

— Чего ты с ним связался?.. Чего скандалишь?..　

— Да ну его на хрен… — оправдываюсь, — мы ж в полет сейчас пойдем боевой, может, на смерть… А он, зараза, над нами изгаляется…　

…По тревоге нас доставили на аэродром. А там — известно что: самолеты расчехляем, бомбы подвешиваем, пулеметы проверяем и прочее. К боевому вылету готовимся.　

Но — пошел снег, погода испортилась, вылет не состоялся.　

А через некоторое время — это уже после обеда — прибегает посыльный из штаба:

— Сальников, в штаб! Командир вызывает!　

Я — собираюсь. Чувствую, что разговор будет относительно конфликта с Осиповым. Думаю — объясню все как было…　

Прихожу в штаб. А там, в кабинете командира полка собралось все начальство: товарищ Калиниченко, Дорохов, начальник СМЕРШа Дворядкин и другие. Докладываю Дорохову:　

— Старший сержант Сальников по вашему приказанию прибыл!　

— Снимай ремень! — это Калиниченко. Я снимаю.　

— Дай сюда!　

Я отдаю вместе с кобурой, в которой мой пистолет «ТТ».　

— Что ты хулиганишь? Как ты себя ведешь? Не понимаешь разве, что ты грубо нарушил воинскую дисциплину?! Ты же преступник — ударил по лицу офицера…　

— Товарищ майор, — пытаюсь объяснить — а вы хоть знаете, как себя вел этот офицер, начальник? Перед боевым вылетом, когда мы, может быть, на смерть собирались идти, он на нас, на летный состав, орет, права качает, изгаляется. Что это? Кого вы к нам направили?..　

Короче — слово за слове — перепалка у нас с ним получилась. Остальные — и Дорохов тоже — вели себя как бы несколько равнодушно, по-видимому, моя участь ими уже была предрешена, а Калиниченко лишь осуществил их решение:　

— Десять суток ареста! На гауптвахту!　

Я засомневался: какая тут, в деревне, может быть гауптвахта? А оказывается, с командиром ВАО они уже договорились: отыскали пустую хатенку небольшую, посадили в нее двух пожилых солдат, ну и меня туда же. Они — пожилые солдаты — вроде как меня охраняют.　

Да-а… Я на этой гауптвахте сразу на нары завалился, поспал малость после всех треволнений… Потом, к ужину, Борька прибежал — Свердлов. Пожрать мне приносил. Да и после ребята меня не забывали: и покушать притаскивали, а иногда — втихаря — и спиртным баловали.　

Проходит суток пять или шесть моего арестантского житья. Я и не помышляю о чем-нибудь серьезном: подумаешь, отсижу сколько определено, не привыкать.　

И вдруг, в один прекрасный день, появляется на гауптвахте кто-то из офицеров штаба с двумя солдатами-механиками:　

— Вставай, Сальников! Приведи себя в порядок. Пошли… И приводят меня на аэродром. А там — весь полк, выстроенный в каре…　

Слышу — Калиниченко зачитывает приказ: «…За образцовое выполнение боевых заданий наградить того-то тем- то,