'Москва' над Берлином - Борис Николаевич Масленников

мне Зину надо увидеть. Ты же знаешь, как ее найти… Он — за телефон. Дозвонился до организации, где она работала. Отвечают оттуда: Заржевской нет, она дома.　

А я знал, где она жила. Помчался к ней домой. Дотопал до ее квартиры. Звоню. Выходит соседка по коммунальной квартире:　

— Вам кого?　

И с интересом так смотрит на меня.　

— Мне, — отвечаю, — Заржевских надо бы повидать.　

— А вам кого: ее или его?　

У меня что-то внутри — чок — и отключилось. Говорю:　

— Никого! Мне никого не надо. Извините.　

Повернулся и ушел. Подумал, что раз соседка так спрашивает, значит, имела в виду Зину или ее мужа… Уже потом, уехав из Москвы, вспомнил: так у нее, у Зины, брат старший был. Он же Заржевский… Значит, соседка интересовалась — Зина мне нужна или ее брат. А я-то… Сразу определил, что она мне изменила. Да ведь фамилия у нее была бы другая… Вот дурак!!!

Ну да ладно. Приезжаю в Кострому. Меня зачисляют в этот запасной авиаполк. Никаких проблем, кстати, с этим не возникло. Тем более — у меня на груди медаль боевая «За отвагу». Партийный билет при мне — в партию я вступил в мае 1942 года, в Новотатаровской станице в 453 авиаполку. Все это у меня пытались отобрать перед отправкой в штрафбат, но я не отдал. Сказал: «Не вы мне медаль и партбилет вручали, не вам и отбирать». Калиниченко тогда аж побелел, но не посмел силу применить при народе. Поэтому и получилось так, что в этом запасном авиаполку меня приняли нормально.　

Я уже говорил, что как-то легко всегда вживался в новый коллектив, в среду новых сослуживцев. И тут так же получилось. Считаться со мною стали и новые друзья, и командиры.　

Вскоре, при удобном случае, обратился я к командиру своей роты:　

— Товарищ старший лейтенант, я вот уже два года как на фронте. Летал, горел, сбивали меня и все такое…　

Показываю ему на свою грудь. А в то время медаль «За отвагу» кое-что значила, награждали тогда не так часто.　

— У меня, — продолжаю, — мама в Челябинске. — Сделайте мне туда какую-нибудь командировку или отпуск схлопочите… Хочется мать-старушку проведать перед тем, как в боевой полк отправиться. Война же, может быть, такой возможности больше не будет…　

И что вы думаете? Он договаривается с командованием полка, мне выписывают нужные документы, проездные, деньги выдают сколько положено и, как фронтовику, предоставляют двухнедельный отпуск. Я и потопал в город Челябинск.　

Приехал. Встретил маму. Поплакали вместе. Кстати, как- то уж получилось, что недоедание, военная «диета» пошли ей на пользу. Дело в том, что до войны она все время страдала желудком. Что-то там у нее не переваривалось, боли были. А тут, в военное время, да еще при хлопотной работе в детском садике, все у нее прошло, вылечилась, стала чувствовать себя лучше.　

…Пробыл я дома, сколько было положено. Возвращаюсь в Кострому, в свою часть. А кормят плохо. По второй тыловой солдатской норме. Да и надоело мне находиться в состоянии неопределенности. Думаю: надо подаваться на фронт.　

Я почему-то верил в свою счастливую звезду. Не допускал мысли, что меня могут убить, что вдруг поразит какой-то презренный металл — пуля, осколок от снаряда, мины, бомбы — мое такое, как мне казалось, красивое и могучее тело, что вдруг я перестану дышать… Поэтому не задумывался о возможных последствиях: хочу на фронт — и все!　

Мое желание вскоре сбылось: к нам, в запасной полк, приехали представители боевых полков — «купцы», как мы их называли, — набирать пополнение в свои экипажи самолетов Пе-2, «пешек». Я — к ним: так и так… За меня сразу ухватились: как же — опытный стрелок-радист, медаль «За отвагу», коммунист. То, что надо.　

И забрали они меня. Привезли на аэродром, который, как оказалось, располагался недалеко от Мосальска, вблизи коего мой родной 6-й авиаполк стоял. Ну, на расстоянии какой-то сотни километров.　

Да… Начинаются полеты. Я впервые лечу на этой самой «пешке». Осматриваюсь… Боже ж ты мой, куда это я попал? Что это за самолет? Что за теснота в кабине?.. Только и хорошего, что двухкилевое хвостовое оперение — улучшает обзор и ведение штурманом пулеметного огня в задней верхней полусфере самолета. А мне — в нижней его полусфере. В той, которой воздушный стрелок заведовал на самолете Ил-4. А тут он — воздушный стрелок — просто-напросто по штату не предусмотрен. Кабина-то рассчитана на одного человека — стрелка-радиста.

Впервые испытываю «прелести» пикирования. Представляете: летит-летит этот самолет, как положено, на одной высоте, а потом вдруг там, где надо, выпускает тормозные щитки-решетки, вмонтированные в задние кромки крыльев, чтобы побыстрее сбросить скорость, — чувствуется, как тебя тянет вперед, отжимает от задней стенки кабины — круто накреняется вниз и, почти вертикально, как пика, устремляется к цели, пикирует. Потому и пикировщик.　

Меня заранее предупреждали о «прелестях» пикирующего эффекта. Но я не думал, что этот эффект так неприятен: какая-то неведомая сила вдруг неудержимо бросает тебя вверх, к верхнему люку кабины. Да так неудержимо, что однажды при пикировании мое бренное тело чуть было не оказалось выброшенным через этот люк из самолета.　

Но особенно «приятно» ощущался вывод самолета из пикирования в горизонтальный полет после сброса бомб с последующим набором высоты: ты становишься сразу намного тяжелее своего веса, и возникшие в твоем теле лишние килограммы прямо-таки вдавливают его в сиденье. Все это, как потом объяснили знающие ребята, — следствие перегрузок, возникающих при пикировании.　

Откровенно говоря, не по душе мне были эти ощущения. Но что поделаешь — надо было к ним привыкать.　

Между прочим, этот полк был гвардейским. И мне через месяц-полтора вручают значок «гвардия» и предоставляют право называться «гвардейцем».　

К сожалению, в это время черт меня дернул за язык попросить у командования полка разрешения навестить свой бывший 6-й авиаполк, чтобы — и предлог ведь нашел! — забрать там свои вещи. Поступил, думал, как умный человек. А на самом деле оказалось, что я был самонадеянным ду-у-ра-ак дураком, из тех, что всегда остаются в дураках… Это стало ясно, когда завершилось, самым неожиданным для меня образом, посещение полка…

Мне — разрешили. И я подался под Мосальск. Во всей своей красе: «За отвагу» — на левой стороне груди, «Гвардия» — на правой», галифе, с голубым кантом гимнастерка — все, как положено бравому летуну. На офицерском ремне с портупеей — пистолет.　

Заявляюсь в полк. Пришел к ребятам, в ту хату, откуда меня забирали на гауптвахту… Рассказываю, что