'Москва' над Берлином - Борис Николаевич Масленников

передней траншее, откуда всего ближе до того пулеметного гнезда. Распределились, кому где быть. Я оказался — во гадство! — в самой ответственной группе: в группе захвата. Я и еще два шофера. Они — эти шоферы — в штрафной батальон попали за то, что для своей роты где-то в глубинке у кого-то корову увели и прирезали. Ребят ротных хотели свежатинкой побаловать. Ну, им мародерство и приписали… И — в штрафбат. Но здо-о-ро-о-вые ребята. Физически подготовлены очень хорошо.　

Дали нам по кружке спирта — для храбрости. Врезали, значит, мы этот спирт. Вот, как сейчас помню, — никак спирт тот на меня не подействовал. Как воду, похоже, выпил. Переволновался, наверное…　

Поползли мы. Впереди — два сапера. Проход нам разминируют. Тихонько так ползут и свое дело делают… Это — вначале. А потом мы до фрицевских окопов двигались самостоятельно.　

И вот — доползли до бруствера вражеского окопа. Чувствую: у меня сердце вот-вот разорвется. Стучит, мне кажется, так, что все — и мои новые друзья боевые, что рядом со мной ползут, и немцы там, за бруствером, слышат, как оно колотится… В напряжении весь: вот сейчас что-то произойдет, что-то случится…　

Ну, лежим, я уж не помню сколько, с полчаса, может, прошло, тихо вокруг, спокойно. Мы потихонечку перешептываемся — как, да что будем делать, если то-то произойдет или то-то… Один шофер вдруг закурить попытался. Я ему: «Ты что? Смотри!.. Не дай Бог!..»　

И вдруг слышим: шелест какой-то в тишине раздался, шорох. Значит, кто-то идет… Ага, точно: идет по ихней траншее смена. Немец. Причем — один! Почему он один идет — непонятно… Посчитал, видно, что ничто ему не угрожает. И потому, наверно, что в пулеметном-то гнезде только один фриц сидит.　

Это, я считаю, была их промашка. Нельзя на передовой по одному ходить. Надо, как минимум, вдвоем. А он — один. Между прочим, они — фрицы — у себя в траншеях малую механизацию приспособили: на веревках или проводах там навешали консервные банки. И если вот туда, в их траншею, свалиться, то обязательно зацепишь веревки с консервными банками, они будут ударяться друг о друга и звуки определенные издавать. Немцам будет ясно, что в траншее что-то случилось. Нам и раньше об этом говорили, а тут сами убедились в наличии у них такой своеобразной сигнализации. Потому как этот фриц, что шел по траншее, видимо, зацепил за какую-то банку, и мы услышали звон-звяканье. Небольшой такой шумок…　

…По шороху чувствуем, что немец приближается… Вот он миновал одного шофера, что притаился слева от меня… Вот ко мне приближается… Я, значит, должен сейчас вставать, прыгать в траншею, на этого немца, хватать его, гада, и выставлять на бруствер… Но ведь мне никогда таким делом заниматься не приходилось. Далек от подобных дел был, не мыслил ничего такого… А — надо. Первый раз в жизни. Наобум. И нельзя ошибиться в своих действиях.　

И вот — изготовился к прыжку… Да ка-а-к сиганул в эту траншею… А получилось, что я просто-напросто свалился туда, на этого самого немца… Завязалась борьба. А ночь же, ни хрена не видно, темень египетская… К тому же, конфузия такая получилась: когда я опомнился, то оказалось, что не я, как это нужно бы, на немце верхом сижу, а он на мне… Положеньице…　

Но, к счастью, мои дружки тоже вслед за мною в траншею свалились, стащили фрица с меня, руки ему скрутили, в рот кляп сунули и — потащили миленького через бруствер. Потом они острили: «Алеха ахнуть не успел, как на него фашист насел».　

Задели, конечно, мы в этой кутерьме и веревки-провода с консервными банками, трезвон пошел по всей немецкой передовой…　

А мы уже ползем в свою сторону, фрица волоком тащим. Немцы всполошились — их пулемет с одной стороны от нас «тю-тю-тю» — очередь дал, пули так тютюкали, когда в припорошенную снегом землю впивались. Потом — с другой «тю-тю-тю». Обстановочка…　

Подползли мы к своим окопам. Да совсем не там, где намечалось подползти: попробуй выдержать точное направление ночью и еще под минометно-пулеметным огнем. Хотя нам говорили, что там, где мы ползли, — минное поле.　

А на нашем пути дерево стояло одинокое, березка. Как- никак — укрытие. Мы — под это дерево. А в него, в дерево- то, ка-а-к ударит пулеметная очередь: «вжи-и-ик, вжи-и- ик», от него кора да щепки отскакивают… А мы — под ним… Да… Фриц-то наш вначале сопротивлялся, а потом — видит, дело безнадежное — затих…　

Вот мы ползем, его тащим. А тут немцы взбеленились прямо: и ракеты в нашу сторону пускают, чтобы нас обнаружить, и минометы начали бить, вот так: «А-а-ах!» — около нас мины рвутся. А мы ползем… Только — раз! — мне что-то в ногу ударило. Я даже боли не почувствовал, подумал — камень попал какой-нибудь по ноге…　

Как только наши нас заметили — началось артиллерийское прикрытие нашей группы. Это было что-то невероятное. По крайней мере для меня, который такое видел лишь во фронтовой кинохронике… Грохот, огонь, дым… Свист пролетающих над нашими головами снарядов и мин, взрывы их позади нас… Ужас…　

Ну, кое-как перевалили мы через наш бруствер, тут ребята, что в передних траншеях были, помогли — и нас, и немца быстренько в окоп затащили. Вскоре и «артконцерт» стал затихать, и мы — изгаженные, измученные, оглохшие — потопали по окопу в землянку, в ту, где подготовка к поиску проводилась. А там уже офицеры из разведки разбираются с фрицем, нами захваченным. Его в первую очередь туда доставили.　

Нам опять — по кружке спирта, чтобы в себя пришли. А потом появился командир роты, майор наш, спрашивает:　

— А где Васильев, Петров, Сидоров? Где Иванов? Четырех человек из тех, что в поиск с вами пошли, нет…　

Что нам на это ответить? Откуда нам знать, где кто. Маячим…　

А майор строго так растолковывает:　

— Я ж вам говорил, что, если при возвращении будут потери — всех забирать с собой. Понятно, нет?.. Возвращайтесь, ищите людей. Нельзя их там, на нейтралке, оставлять. Даже трупы наших разведчиков нельзя оставлять…　

— Да что вы, куда вы… — начал было я возражать. Шофера, те как в рот воды набрали — ученые уже…　

Он — майор — за пистолет:　

— Ты что-о!.. Спорить будешь?..　

— Нет, нет, — согласился я с таким «доводом», — спорить не буду…　

А моих друзей-товарищей нет уже, и след их простыл… Пока мы с майором выясняли отношения, они уже смылись — майорскую команду